Михаил Дунаев - Постмодернистские скандалы

Поэт Е. Рейн, которого никак не заподозрить в предвзятости, прямо утверждает: "…постмодернизм — это просто болото. Болото с довольно изысканными чертами. Постмодернизм не имеет разницы в уровнях, это максимальная энтропия, он, собственно, не содержит никакой энергии. Он признает любые комбинации, все имеет одинаковое значение, все цитирует друг друга, все равноценно, равносильно… Лучшим постмодернистом может быть компьютер. Тогда не нужна человеческая тайна, не нужно то самое главное, для чего существует искусство" [15] Русская мысль. № 4143. 3–9 октября 1996. С.13. .

Рейн, заметим, выступил против постмодернизма как поэт, истинно приверженный принципам "серебряного века": коснувшись проблемы назначения искусства, он тут же поспешил утвердить: "Ведь это все-таки проявление высших сил, может быть, божественных, может быть, демонических, но высших" . Да именно "серебряные" художники отказывались различать Бога и дьявола. Но демонические силы все-таки — низшие. Именно они проявляют себя в постмодернизме, который можно назвать прямым продолжением "серебряного века".

Постмодернистскую мешанину в единой плоскости можно назвать эклектикой, можно — беспринципностью, а лучше отказаться от побочных определений: постмодернизм, он и есть постмодернизм.

В постмодернизме царит не определенность, но бесконечное: "и — и - и — и - и…" Но это объявляется абсолютным. Нетерпимость ко всякой попытке установления ясных критериев — едва ли не единственный эстетический принцип постмодернизма. Это уже объявлено явным его достоинством. Ибо за этим стоит своего рода идеология.

"Критерии становятся уделом субъективизма: "нравится — не нравится". Оппозиции добра и зла, "хорошего" и "плохого", "художественного" и "бездарного" снимаются; на их месте водворяется новая пара: "интересное — неинтересное". Злое, плохое и бездарное, таким образом, получают шанс состояться в качестве "интересного"" [16] Николаева О. Цит. соч. С.26. , - делает справедливое наблюдение О. Николаева.

Можно сказать: постмодернистов истина уже не интересует. Новый же критерий (а все-таки критерий!) предназначен для совершенно иной цели, нежели выявление истины: теперь главным смыслом эстетической деятельности окончательно становится эгоцентрическое по природе самоутверждение индивида.

Православная литература есть вся следование "долгу, завещанному от Бога" , она вся проникнута сознаванием своей ответственности за мир, состраданием к человеку.

Скажем просто: тот, кто рассуждает о литературе как о самоцели для нее же самой, отвергает именно эти две великие духовные ценности нашего земного бытия: ответственность и сострадание. Оно и понятно: то ведь не комплекс приятных эмоций, влекущих потребительское сознание, но тяжесть порою невподъем.

Чувство ответственности, как верно утверждал Иван Ильин — есть "вернейший признак духовности": "Человек, умеющий трепетно и благоговейно предстоять, сумевший утвердить свое духовное достоинство через жажду священного и познавший радость верного ранга, уже научился чувству ответственности и вступил в сферу религиозного опыта, совершенно независимо от того, принял ли он какой-либо догмат или остался с протянутой и пустой рукой.

Подобно чувству ранга чувство ответственности принадлежит к первичным, аксиоматическим проявлениям духовности и религиозности. Дух есть творческая энергия, ему естественно вменять себе совершаемое и отвечать за совершённое. Религиозно-предстоящий человек сознает в себе эту духовную энергию и чувствует ее связь с высшим, священным планом бытия. Вступление в этот план, приобщение к нему и его реальностям обостряет в человеке чувство своего недостоинства-достоинства… Приобщаясь к высшему, человек испытывает повышенное чувство ответственности. Именно поэтому религиозность всегда была настоящим источником этого духовного самочувствия, без которого на земле невозможна никакая добродетель, никакая культура и никакая государственность.

Без чувства ответственности невозможен и самый религиозный опыт. Вступая в сферу Божественного, человеку естественно собирать свои силы и относиться критически к своим слабостям, неумениям и неспособностям: он становится благоговеен, а потому осторожен и совестлив, может быть, даже до робости; он боится не увидеть, не постигнуть, стать помехой, исказить. Он взыскивает с себя, помнит свою малость и величие своего Предмета; и все это выражается в повышенном чувстве ответственности" [17] Ильин И.А. Аксиомы религиозного опыта. 1993. С.55. .