Михаил Дунаев - Анализ романа М.Булгакова Мастер и Маргарита

М.М.Дунаев

Анализ романа М.Булгакова "Мастер и Маргарита"

I.

"Как Отец знает Меня, так и я знаю Отца" (Ин. 10,15), –

свидетельствовал Спаситель перед Своими учениками. "...Я не помню моих

родителей. Мне говорили, что мой отец был сириец...", – утверждает

бродячий философ Иешуа Га-Ноцри на допросе у пятого прокуратора Иудеи

всадника Понтийского Пилата [1].

Уже первые критики, откликнувшиеся на журнальную публикацию романа

Булгакова "Мастер и Маргарита", заметили, не могли не заметить реплику

Иешуа по поводу записей его ученика Левия Матвея: "Я вообще начинаю

опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И все

из-за того, что он неверно записывает за мной. /.../ Ходит, ходит один с

козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот

пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там записано, я не

говорил. Я его умолял: сожги ты Бога ради свой пергамент! Но он вырвал

его у меня из рук и убежал" [2]. Устами своего героя автор отверг

истинность Евангелия.

И без реплики этой – различия между Писанием и романом столь

значительны, что нам помимо воли нашей навязывается выбор, ибо нельзя

совместить в сознании и душе оба текста. Должно признать, что наваждение

правдоподобия, иллюзия достоверности – необычайно сильны у Булгакова.

Бесспорно: роман "Мастер и Маргарита" - истинный литературный шедевр. И

всегда так бывает: выдающиеся художественные достоинства произведения

становятся сильнейшим аргументом в пользу того, что пытается внушить

художник...

Сосредоточимся на главном: перед нами иной образ Спасителя.

Знаменательно, что персонаж этот несет у Булгакова и иное звучание своего

имени: Иешуа. Но это именно Иисус Христос. Недаром Воланд, предваряя

повествование о Пилате, уверяет Берлиоза и Иванушку Бездомного: "Имейте в

виду, что Иисус существовал" [3]. Да, Иешуа – это Христос, представленный

в романе как единственно истинный, в противоположность евангельскому,

измышленному якобы, порожденному нелепостью слухов и бестолковостью

ученика. Миф об Иешуа творится на глазах у читателя. Так, начальник

тайной стражи Афраний сообщает Пилату сущий вымысел о поведении бродячего

философа во время казни: Иешуа – вовсе не говорил приписываемых ему слов

о трусости, не отказывался от питья. Доверие к записям ученика подорвано

изначально самим учителем. Если не может быть веры свидетельствам явных

очевидцев – что говорить тогда о позднейших Писаниях? Да и откуда взяться

правде, если ученик был всего один (остальные, стало быть, самозванцы?),

да и того лишь с большой натяжкой можно отождествить с евангелистом

Матфеем. Следовательно, все последующие свидетельства – вымысел чистейшей

воды. Так, расставляя вехи на логическом пути, ведет нашу мысль М.

Булгаков. Но Иешуа не только именем и событиями жизни отличается от

Иисуса – он сущностно иной, иной на всех уровнях: сакральном,

богословском, философском, психологическом, физическом. Он робок и слаб,

простодушен, непрактичен, наивен до глупости. Он настолько неверное

представление о жизни имеет, что не способен в любопытствующем Иуде из

Кириафа распознать заурядного провокатора-стукача. По простоте душевной

Иешуа и сам становится добровольным доносчиком на верного ученика Левия

Матвея, сваливая на него все недоразумения с толкованием собственных слов

и дел. Тут уж, поистине: простота хуже воровства. Лишь равнодушие Пилата,

глубокое и презрительное, спасает, по сути, Левия от возможного

преследования. Да и мудрец ли он, этот Иешуа, готовый в любой момент

вести беседу с кем угодно и о чем угодно?

Его принцип: "правду говорить легко и приятно" [4]. Никакие

практические соображения не остановят его на том пути, к которому он

считает себя призванным. Он не остережется, даже когда его правда

становится угрозой для его же жизни. Но мы впали бы в заблуждение, когда

отказали бы Иешуа на этом основании хоть в какой-то мудрости. Он

достигает подлинной духовной высоты, возвещая свою правду вопреки так

называемому "здравому смыслу": он проповедует как бы поверх всех

конкретных обстоятельств, поверх времени – для вечности. Иешуа высок, но

высок по человеческим меркам. Он – человек. В нем нет ничего от Сына

Божия. Божественность Иешуа навязывается нам соотнесенностью, несмотря ни