Михаил Дунаев: Анализ романа М.Булгакова "Мастер и Маргарита"

Булгаков подталкивает читателя к догадке, что Воланд и Иешуа суть две

равновеликие сущности, правящие миром. В системе же художественных

образов романа Воланд и вовсе превосходит Иешуа – что для всякого

литературного произведения весьма существенно.

Но одновременно читателя подстерегает в романе и страннейший

парадокс: несмотря на все разговоры о зле, Сатана действует скорее

вопреки собственной природе. Воланд здесь – безусловный гарант

справедливости, творец добра, праведный судия для людей, чем и привлекает

к себе горячее сочувствие читателя. Воланд – самый обаятельный персонаж

романа, гораздо более симпатичный, нежели малохольный Иешуа. Он активно

вмешивается во все события и всегда действует во благо – от

наставительных увещеваний вороватой Аннушке до спасения из небытия

рукописи Мастера. Не от Бога – от Воланда изливается на мир

справедливость. Недееспособный Иешуа ничего не может дать людям, кроме

абстрактных, духовно расслабляющих рассуждений о не вполне вразумительном

добре да кроме туманных обещаний грядущего царства истины. Воланд твердой

волей направляет деяния людей, руководствуясь понятиями вполне конкретной

справедливости и одновременно испытывая к людям неподдельную симпатию,

даже сочувствие.

И вот важно: даже прямой посланник Христа, Левий Матвей, "моляще

обращается" к Воланду. Сознание своей правоты позволяет Сатане с долей

высокомерия отнестись к неудавшемуся ученику-евангелисту, как бы

незаслуженно присвоившему себе право быть рядом с Христом. Воланд

настойчиво подчеркивает с самого начала: именно он находился рядом с

Иисусом в момент важнейших событий, "неправедно" отраженных в Евангелии.

Но зачем так настойчиво навязывает он свои свидетельские показания? И не

он ли направлял вдохновенное прозрение Мастера, пусть и не подозревавшего

о том? И он же спас рукопись, преданную огню. "Рукописи не горят" – эта

дьявольская ложь привела когда-то в восторг почитателей булгаковского

романа (ведь так хотелось в это верить!). Горят. Но что спасло эту? Для

чего Сатана воссоздал из небытия сожженную рукопись? Зачем вообще

включена в роман искаженная история Спасителя?

Давно уже сказано, что дьяволу особенно желательно, чтобы все

думали, будто его нет. Вот то-то и утверждается в романе. То есть не

вообще его нет, а не выступает он в роли соблазнителя, сеятеля зла.

Поборником же справедливости – кому не лестно предстать в людском мнении?

Дьявольская ложь становится стократ опаснее.

Рассуждая об этой особенности Воланда, критик И.Виноградов сделал

необычно важный вывод относительно "странного" поведения Сатаны: он не

вводит никого в соблазн, не насаждает зла, не утверждает активно неправду

(что как будто должно быть свойственно дьяволу), ибо в том нет никакой

нужды. По булгаковской концепции, зло и без бесовских усилий действует в

мире, оно имманентно миру, отчего Воланду остается лишь наблюдать

естественный ход вещей. Трудно сказать, ориентировался ли критик (вслед

за писателем) сознательно на религиозную догматику, но объективно (хотя и

смутно) он выявил важное: булгаковское понимание мира в лучшем случае

основано на католическом учении о несовершенстве первозданной природы

человека, требующей активного внешнего воздействия для ее исправления.

Таким внешним воздействием, собственно, и занимается Воланд, карая

провинившихся грешников. Внесение же соблазна в мир от него не требуется

вовсе: мир и без того соблазнен изначально. Или же несовершенен

изначально? Кем соблазнен, если не Сатаной? Кто совершил ошибку, сотворив

мир несовершенным? Или не ошибка то была, а сознательный изначальный

расчет? Роман Булгакова открыто провоцирует эти вопросы, хотя и не дает

на них ответа. Додумываться должен читатель – самостоятельно.

В.Лакшин обратил внимание на иную сторону той же проблемы: "В

прекрасной и человеческой правде Иешуа не нашлось места для наказания

зла, для идеи возмездия. Булгакову трудно с этим примириться, и оттого

ему так нужен Воланд, изъятый из привычной ему стихии разрушения и зла и

как бы получивший взамен от сил добра в свои руки меч карающий" [11].

Критики заметили сразу: Иешуа воспринял от своего евангельского Прототипа

лишь слово, но не дело. Дело – прерогатива Воланда. Но тогда... сделаем