Эрик Хобсбаум - Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

В 80-е годы, открыв «душу марксизма» в «методе» [26], Плеханов столь творчески применил его на русской сцене своего времени, что Ленин и целое поколение молодых марксистов увидели в его «Социализме и политической борьбе» «первое profession de foi русского социал-демократизма» и сравнивали его с «Манифестом Коммунистической партии», «первым profession de foi всемирного социализма» [27]. В 1880 – 1890 годах он утверждался в европейском социализме и (с авторитетного одобрения Энгельса и Каутского) превратился в маститого теоретика и популяризатора марксизма как «цельного, гармонического и последовательного миросозерцания» [28], включавшего диалектический материализм (именно ему приписывают авторство этого термина) [29], исторический материализм, политическую экономию и политическую социологию Маркса. В целом ряде статей, среди которых «К шестидесятой годовщине смерти Гегеля» (1891; о статье весьма положительно отозвался Энгельс) [30], «Людвиг Фейербах Фр. Энгельса» (1892), и в особенности в его самом значительном философском труде «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» (1895) [31], Плеханов изложил «марксизм как теоретическую доктрину» [32] и таким образом стал «учителем марксизма» в России. Мартов, например, живо вспоминает о «радостном возбуждении», которое охватило «всех русских марксистов» («как гром среди ясного неба») [33] при легальном появлении плехановского «Монистического взгляда».

Даже если плехановское изложение многим обязано «Анти-Дюрингу» Энгельса и «Людвигу Фейербаху» и является частью той разработки марксистской теории, которую начал Энгельс в конце 80-х годов и продолжили Каутский, Лафарг и Антонио Лабриола, а также и сам Плеханов в последнее десятилетие века, марксизм Плеханова отличается – как показал Валицкий [34] – тем, что он подчеркнул понятие детерминизма и необходимости. То, как он отстаивал научную истину, заставляло трепетать. Его отказ от «морализма» и «субъективизма» был полон страсти. Его приверженность теории и ортодоксальности – безусловно, самая непримиримая и воинственная.

Поскольку Плеханов считал, что история человечества развивается согласно незыблемым законам, «не зависимым от человеческой воли и скрытым от человеческого сознания», он постулировал, что ее «последнюю инстанцию» «определяет» «развитие естественных производительных сил» вплоть до того момента, когда «определенная экономическая база» «должна неизбежно породить соответствующую идеологическую надстройку». Например, в общественных науках место «буржуазной общественной науки» займет «научный социализм», а «буржуазной экономии» – «социалистическая экономия» [35].

Для него марксизм являлся «великой революцией в социальных науках», столь же великой, как дарвиновская революция в теории эволюции и революция Коперника в астрономии, революцией, которая прежде всего позволила человеку открыть «объективные законы развития», а затем посредством «точного изучения их действия» превратить необходимость в «послушную рабу разума» [36]. Марксисты, вооруженные диалектическим материализмом, который определяется как «философия действия», сумеют «приплыть по течению истории» к «конечной цели» – социализму, неизбежной «действительности будущего». Научный социалист будет «твердо убежден» в «неизбежности» прихода социализма, понимая, что этот приход гарантирован всем ходом общественного развития, так же как он уверен в том, что «солнце, „севшее“ сегодня, не поленится „взойти“ завтра» [37].

В то время как детерминизм и вера Плеханова в рациональное познание гармонировали с духом времен натурализма и позитивизма и были свойственны большей части его соратников по марксизму, особенности и глубину его «необходимости» и веры в марксистскую науку, видимо, следует связывать с теорией и революционной стратегией, разработанными им в 80-е годы в полемике с «субъективистами» и «моралистами» из народников, которую он продолжал до конца своих дней. Плеханов полагал, что русские революционные социал-демократы, решившие свергнуть царизм и к тому же какой бы то ни было буржуазный капитализм, совершат «буржуазную» революцию, примут власть буржуазии и капиталистическое развитие как историческую необходимость и с помощью самодисциплины будут воздерживаться от власти вплоть до того времени, когда Россия созреет для социализма. Эту дисциплину и это самоограничение, основанные на вере в неизбежность европейского пути России к социализму, необходимо было оправдать и объяснить [38].