Эрик Хобсбаум - Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

«вопрос о социальном идеале, который прежде целиком ставился и разрешался для меня в области марксистской социологии, постепенно извлекаясь отсюда, все яснее и яснее формулировался как религиозно-метафизическая проблема, затрагивающая самые глубокие корни метафизического мировоззрения и заставляющая звучать самые тонкие струны религиозного чувства» [36].

Таким образом, эволюция Булгакова «от марксизма к идеализму» уже совершилась, хотя он еще и признавал, что, «кто однажды прошел школу марксизма, тот не может да и не должен никогда забывать его уроков» [37].

Схема развития «легальных марксистов» синтезируется в формуле перехода от «марксизма к идеализму» через кантианство и ревизионизм, а в политическом плане – от социализма к либерализму для одних или от «научного» к «утопическому» или этическому социализму для других (в частности, для Туган-Барановского, согласно которому «утопический» социализм заслуживает «самого серьезного внимания», а «в некоторых отношениях» является «даже более научным, чем марксизм») [38]. Не только марксизм, но и само кантианство для некоторых легальных марксистов были лишь этапом на пути к новой религиозной концепции мира. Очень ясно этот путь прослеживался на примере Франка, который увидел Канта на границе двух эпох: он одновременно философски завершает рационализм и первым разрушает его, а его система представляет собой как бы вечное колебание между религиозным рационализмом и идеализмом. Как будто дуализм, присущий «научному социализму», привел его к распаду, и тонкая и хрупкая кантовская конструкция должна распасться, чтобы уступить место новым метафизическим взглядам. Поэтому «не только лозунг „Кант и Маркс“, но даже более разумный „Кант вместо Маркса“, не в состоянии удовлетворить духовные запросы нашего времени. Строгая проверка интеллектуального наследия прошлого обязательно покажет, что ни Кант, ни Маркс уже не могут быть нашими наставниками» [39].

Для тех, кто так далеко не отходил от марксизма и так решительно не рвал с социализмом, это был круг проблем, в которых вращался легальный марксизм. Он лишь в какой-то части являлся эквивалентом западноевропейского ревизионизма: мало признать за русским «легальным марксизмом» одно лишь хронологическое первенство, завоеванное его представителями в том, что касается ревизионизма, и мало признать одну лишь радикальность его ревизии марксизма, которая значительно превзошла ревизию Бернштейна и дошла до принципиального антимарксизма. Разной была историческая обстановка, в которой действовали обе разновидности ревизионизма: в Германии, где существовала самая сильная социал-демократическая партия, проблема состояла в том, чтобы приспособить доктрину Маркса к парламентской борьбе, не исключавшей классовой борьбы, но делавшей неактуальным революционное завоевание власти. И все дискуссии вокруг Бернштейна, не говоря уже о теоретических вопросах, касались трудностей совместимости реформистской практики с революционной доктриной. В России, наоборот, марксизм возник вначале как теория построения социал-демократической партии, а ревизионизм – «легальный марксизм» – развивался одновременно с образованием этой партии и с борьбой против царского самодержавия. Кроме того, в России стояла важная проблема преодоления народничества, которое в свою очередь в прошлом не прошло мимо марксизма, хотя и извлекло из него свои особые уроки.

В этих условиях борьба между ревизионистами и революционерами должна была приобрести более непримиримые формы, нежели в Германии, тем более что вскоре ревизионисты отошли от марксизма, а в большинстве и от социализма, в то время как у революционеров произошло решительное разделение (на меньшевиков и большевиков), о котором западная демократия в то время не знала. Это все более увеличивало разрыв и неприязнь между бывшими «легальными марксистами», уже перешедшими в большинстве случаев на позиции либерализма, организованного в умеренную буржуазную политическую партию (демократическо-конституционную) западноевропейского типа, и революционными марксистами, в особенности большевиками, все еще проникнутыми духом народнической конспиративности и в то же время представлявшими собой совершенно новое как теоретическое, так и организационное явление. Целый ряд поставленных «легальными марксистами» теоретических и политических проблем, которые они впоследствии думали разрешить лишь с помощью радикальной критики марксизма, тогда в начале века выпал из поля зрения русского (а также и современного ему западного) марксизма или же был решен неудачно, в то время как со своей стороны неолибералы – бывшие марксисты – оказались неспособными внедрить свои решения в конкретную политическую и социальную действительность России. История «легального марксизма», кроме ценности своих исследований в специфических областях политической экономии и истории экономики, и сегодня представляет огромный интерес не только благодаря лучшим трудам его представителей, но и благодаря практическому – первому и единственному – применению марксизма как орудия либерально-политической европеизации такой экономически быстро развивающейся страны, как Россия. В дальнейшем марксизм станет лишь политическим, уже не либеральным, орудием ускоренного экономического развития, отличающегося от ранее известного в Европе.