Джорджо Агамбен - Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь

«Пространственный порядок», в котором для Шмитта заключен суверенный nomos [35] Букв.: закон, предписанный законом порядок. В концепции Карла Шмитта этот греческий термин является базовым принципом организации любого пространства (географического, социального, политического, экономического, культурного и т. д.). Номос — такая форма организации бытия, которая устанавливает наиболее гармоничные соотношения как внутри социального ансамбля, так и между этими ансамблями. В номосе проявляются природные и культурные особенности человеческого коллектива в сочетании с окружающей средой. , не является, следовательно, только «захватом земли» (Landnahme), утверждением правового порядка (Ordnung) и территориального порядка (Ortung), но в первую очередь «захватом внешнего», исключением (Ausnahme).

К Так как «не существует нормы, которая могла бы быть применима к хаосу», хаос должен быть сначала включен в порядок посредством создания зоны неразличимости между внешним и внутренним, хаосом и нормальной ситуацией: чрезвычайного положения. Чтобы относиться к чему–либо, норма должна действительно допускать то, что находится вне отношения (является не связанным), и, тем не менее, таким образом устанавливать с ним отношение. Отношение исключения, таким образом, просто выражает первоначальную формальную структуру правового отношения. Суверенное решение о чрезвычайном положении в этом смысле является первоначальной политико–правовой структурой, лишь начиная с которой то, что включено в порядок, и то, что исключено из него, приобретает свой смысл. В своей архетипической форме чрезвычайное положение, следовательно, является первоисточником любой правовой локализации, так как лишь оно открывает пространство, в котором установление некоего порядка и определенной территории впервые становится возможным. Как таковое это положение является, однако, сущностно нелокализуемым (даже если иногда возможно установить его определенные пространственно–временные границы). Связь между локализацией ( Ortung ) и порядком (Ordnung), в которой заключается «номос земли» [36] Шмитт, Карл. Номос Земли. М.: Владимир Даль, 2008. , является, следовательно, еще более сложной, чем ее описывает Шмитт, и содержит внутри себя фундаментальную двойственность, нелокализуемую зону неразличенности или исключения, которая в конечном счете непременно начинает действовать против этой связи, являясь источником бесконечной детерриторизации. Один из тезисов данного исследования заключается в том, что именно чрезвычайное положение как фундаментальная политическая структура в наше время все больше и больше выходит на первый план и стремится к тому, чтобы в конечном счете стать правилом. Когда наше время попыталось дать этому нелокализуемому видимую и постоянную локализацию, результатом стал концентрационный лагерь. Не тюрьма, а именно концлагерь является в действительности пространством, которое соответствует этой первоначальной структуре номоса. Это, в частности, проявляется в том факте, что, в то время как тюремное право не находится вне нормального правового порядка, но является лишь особой областью уголовного права, правовая констелляция, на которую ориентируется концлагерь, является, как мы увидим, военным законом или законом осадного положения. Поэтому невозможно вписать исследование концлагеря в ту линию анализа, которая восходит к трудам Фуко «История безумия» и «Надзирать и наказывать». Концлагерь как пространство абсолютного исключения топологически отличается от более простого пространства заключения. Кризис старого «номоса земли » как раз и обнажил это пространство исключения, в котором связь между локализацией и порядком окончательно разорвана.

Действенность правовой нормы не совпадает с ее способностью быть применимой к индивидуальному случаю, например, в судебном процессе или в исполнительном акте; напротив, норма, именно поскольку она является всеобщей, должна быть действенной независимо от индивидуального случая. Здесь сфера права демонстрирует свое сущностное сходство со сферой языка. Так же как и слово обретает способность обозначать сегмент реальности в ситуации звучащей речи лишь постольку, поскольку оно обладает значением, и тогда, когда оно ничего не денотирует (то есть как единица языка в отличие от единицы речи: как термин в своей чистой лексической консистенции, независимо от его конкретного применения в речи), так и норма может относиться к индивидуальному случаю только потому, что в суверенном исключении она обладает действенностью как чистая возможность во время приостановки любого актуального отношения. И точно так же, как язык предполагает не–языковое как то, с чем он должен иметь возможность поддерживать виртуальные отношения (в форме языка, или, точнее, грамматической игры, то есть дискурса, актуальная денотация которого постоянно поддерживается в приостановленном состоянии), чтобы потом быть в состоянии обозначать его в речи, так и закон предполагает не–правовое (например, чистое насилие как природное состояние) как то, с чем он находится в потенциальном отношении чрезвычайного положения. Суверенное исключение (как зона неразличимости между природой и правом) является допущением правового отношения в форме его приостановки. В каждую норму, которая нечто предписывает или запрещает (например, в норму, запрещающую убийство), вписана в качестве предполагаемого исключения чистая и не подпадающая под санкции фигура конкретного случая, которая в норме разрешает ее нарушение (в данном примере убийство не как природное насилие, а как суверенное насилие во время чрезвычайного положения).