Артемий Магун - «Опыт и понятие революции». Сборник статей

Обращение к понятию революции представляется мне политически и методологически необходимым. Предлагаемая мною т очка зрения на Россию последних пятнадцати лет неотделима от политической позиции , которую она позволяет занять. Обоснуем эту точку зрения полемически.

1. Господствующие в обществе и в социальной науке представления отвергают событийность и революционность происходящих перемен. Некоторые (критически настроенные) наблюдатели считают, что тут имела место, в лучшем случае, плавная эволюция позднесоветского общества в общество посткоммунистическое, а в худшем — изменение фасада этого общества при сохранении прежнего содержания. Другие (оптимисты) видят в падении коммунизма возврат, пусть и незавершенный, к «нормальному» историческому развитию. Для первых абсолютной является статичная «объективная» картина, для других картина, наоборот, нормативная. И те и другие являются, каждый в своем роде, «позитивистами». Они видят в мире только установленное, положительное — и остаются слепы к призрачной, необъективируемой материи отрицания. Тем самым они закрывают себе путь к пониманию исторической реальности и к занятию ответственной (в теоретическом, а не моралистическом смысле) политической позиции.

Только точка зрения, принимающая в расчет внутренний раскол общества и неразрешимое противоречие, лежащее в основе его свободы (между свободой как уходом и свободой как преодолением), позволяет субъекту сориентироваться в отношении события и увидеть необходимость принятия в этой ситуации собственного решения. Имя и понятие революции как необратимого вскрытия внутреннего противоречия общества призвано утвердить подобную точку зрения. Конечно, одного философского выступления для этого недостаточно. Никакое идеологическое закрепление слова «революция» в обществе делу не поможет (хотя это и будет шаг в нужном направлении). Искусство, с одной стороны, и конкретные политические действия, с другой, способны разыгрывать событие и возвращать субъекта к пропущенной им точке сдвига.

2. Заметив все-таки, что в России что-то происходит, и происходит не так, как хотелось бы, общественное мнение обратилось к объяснению существующего хода дел. К сожалению, большинство подобных объяснений отсылают к исключительности России — ее особым традициям, культуре, религии и т. п. При этом остается, как правило, совершенно непонятен механизм, при помощи которого традиции якобы в неизменном и готовом виде передаются из поколения в поколение. Эти объяснения остаются совершенно внешними изучаемому предмету, так как не принимают во внимание ни конкретные исторические условия происходящего события, ни точку зрения его субъектов, ведущих работу по означиванию и трансформации этих условий. В силу этих ограничений, дискурс «исключительности России» остается абстрактным, теоретическим и в конечном счете авторитарным. «Исключительность» России означает исключение политического субъекта из принятия решений.

Настоящий текст опирается на внутреннее, герменевтическое понимание события, исходящее из точки зрения деятельности его субъекта [47]. Такой подход неизбежно историчен: он объясняет произошедшее исходя из свободных решений субъекта, следующих притом некоторой логике и исходящих из конкретной ситуации. Наследие, с которым сталкивается этот субъект, не несет в себе никакого единства, а находится в перманентном кризисе. Вместо «исключительности» России мы предлагаем вести речь об исключительности события, которое выносит за скобки всякое культурное своеобразие и ставит вопрос — да или нет. Идентификации субъекта с нацией или с названием его страны нужно, с нашей точки зрения, противопоставить идентификацию с событием.

3. Обе приведенные выше ошибочные позиции: представление об иллюзорности перемен и мнение о российской исключительности — часто объединяются в тезисе о России как о вечной и безуспешной подражательнице Запада. В том и другом случае разворачивающаяся на наших глазах попытка «построения» капитализма истолковывается главным образом как новый виток этого вечного подражания. Действительно, можно сказать, что все 1990-е годы прошли в новой России под знаком внешнего подражания Западу и ревнивого со-ревнования с ним. Ошибка состоит в сугубо отрицательной трактовке феномена подражания (как неглубокого, декоративного изменения) и в приписывании его российской исключительности.