Людвиг Фейербах - Стремление к счастью. С комментариями и объяснениями

Автономия – это слово Фейербах понимает буквально, как «написание законов для самого себя». Он показывает противоречивость этой задачи: как нельзя быть судьей в собственном деле (nemo judex in sua causa), себя ты всегда начнешь либо слишком оправдывать, так и слишком обвинять, так нельзя быть себе законодателем, потому что тогда ты примешь собственные частные обстоятельства за содержание общих норм права.

Там, где нет чувства удовольствия и неудовольствия, там нет также и различия между добром и злом. Голос ощущения – это первый категорический императив… Для совершенно чистого разума, отрешенного от всяких ощущений, не существует ни Бога, ни дьявола, ни добра, ни зла; только разум на основе ощущения и в интересах последнего делает эти различия и наблюдает их. Мораль – в такой же степени опытная наука, как и медицина. То, что в эпоху варварства не считается безнравственным, в эпоху просвещения считается таковым.

Категорический императив – термин Канта, означающий норму морали как всеобщую норму, не выводимую из частных обстоятельств, но при этом поддерживающую моральную справедливость: «Поступай так, чтобы твой поступок мог стать нормой всеобщего законодательства». Иначе говоря, мы можем поступать исходя из того, что знаем, что кроме частных обстоятельств нашей жизни, каждый из нас есть юридический субъект, к которому могут быть применены те же взыскания и даны те же привилегии, что и любому другому «я». Фейербах считает, что для понимания любых наказаний и поощрений нужно «ощущение», например, страх перед тюрьмой, или угождение общественному мнению. Он мыслит здесь не как чистый философ, а как криминолог.

Далее изложение превращается в афоризмы: вероятно, Фейербах не успел придать своей работе окончательную форму.

Противоположности людей в отношении к морали могут быть сведены к двум: стремление к счастью, или себялюбие, и отрицание себялюбия, самоотрицание, хотя бы они в различные времена и у различных людей и были различны. Так и в кантовской философии, где стремление к счастью не отрицается, а лишь ставится позади, ставится в конце, а не в начале, где от него абстрагируют при исполнении долга, где никакой мотив счастья, как нечто нечистое, не должен быть примешан к исполнению долга.

Надменный категорический императив импонирует с точки зрения абстрактной философии; с точки же зрения природы – это всего лишь очень скромное, благочестивое пожелание. Антропология превращает императив в желательное наклонение, оптатив.

Оптатив – желательная форма глагола, «о если бы», «хорошо бы». Имеется в виду, что справедливое устройство общества становится всем желанно ранее, чем придумываются общие рациональные основания для его существования.

Нравственность есть не что иное, как истинная, совершенная, здоровая природа человека; ошибка, порок, грех – не что иное, как искажение, несовершенство, противоречие правилу, часто настоящий ублюдок человеческой природы. Истинно нравственный человек нравствен не по долгу, не в силу воли – это было бы создание нравственности из ничего, – он нравствен по природе. Хотя он и нравствен с помощью воли, но воля не основание, не источник его нравственности. Воля – это только подмастерье, а не мастер нравственности; только акушер, а не отец добродетели; только наследник, а не предок нравственной природы; короче, не первоначальная, не создающая сущность морали.

Здесь Фейербах возвращается к просветительскому представлению о нравственности как укорененной в подлинной природе человека. При этом если просветители отличали подлинную природу от неподлинной, развертывая социальную критику (развращенное общество развращает отдельного человека), то Фейербах опирается просто на различие природы и воли, показывая, что нельзя заключать от испорченности воли к испорченности природы. Природа может быть испорченной, но как «ублюдок», как соединение подлинно природного желания с искаженным велением воли, с порочным порывом к худшему.

Создающая – здесь в значении: созидательная, обычное в немецком языке предикативное употребление причастия.

Каждый, кто не хочет противоречить опыту и истории, согласится, если и не по отношению к добродетели вообще, то по отношению к отдельным добродетелям, что они очень часто имеют для себя основание не в особой моральной воле, а в природе человека. Этот человек ничего не знает о ненависти, зависти, жажде мести, высокомерии, лености, обжорстве; но свобода от этих недостатков или пороков, не благоприобретенная, а врожденная, есть одно с его остальной сущностью, которую ни один разумный человек не поставит на счет своей воли.