Игорь Гарин - Ницше

Что лежит в основе его — мысли, первые записи, разнообразные наброски — принадлежит моему прошлому, а именно тому богатому загадками времени, когда создавался «Заратустра»; уже ввиду такой их одновременности это сочинение могло бы содержать указания на то, как следует разуметь то трудное для понимания творение. И, в частности, на то, как оно возникало, — тут есть нечто особенное. Тогда мне подобного рода мысли служили и для отдохновения, а также и для допрашивания самого себя, и для самооправдания — пока я занят был начинанием бескрайне рискованным и ответственным: пусть же выросшей из всего этого книгой пользуются для таких же целей! Или пусть пользуются ею как запутанной тропинкой, которая в любом случае неприметно выводит на опасную почву вулкана, где произросло только что названное евангелие Заратустры. Хотя верно, что эта «Прелюдия к философии будущего» не составляет и не должна составлять комментарий к речам Заратустры, она все же может представить нечто подобное предварительному глоссарию, в котором так или иначе где-нибудь встречаются и называются по имени важнейшие понятийные и ценностные нововведения той книги — события беспримерного, беспрецедентного, не имеющего себе равных во всей литературе.

К периоду работы над «прелюдией» относятся слова Ницше, характеризующие его настроения этого времени:

Я один дерзновенно берусь за разрешение громадной проблемы; это девственный лес, в котором я затерялся — Wald und Urwald. Мне нужна помощь, мне нужны ученики, мне нужен учитель. Как было бы приятно мне повиноваться. Если бы я заблудился в горах, то слушался бы человека, которому знакомы эти горы; я повиновался бы врачу, если я был бы болен; и если бы я встретил человека, который уяснил бы мне ценность наших моральных идей, я послушал бы его и пошел за ним. Но я не нахожу никого: ни учеников, ни еще меньше — учителей, я — один.

Ницше вполне осознавал собственную «несвоевременность» — незрелость своей эпохи, совершенно неготовой к его вестям «оттуда». Говоря с Ланцким об одном из немногих поклонников, он как-то заметил:

— Я не хотел бы, чтобы этот человек читал мои книги. Он слишком добр и чувствителен; я причиню ему зло.

Осенью 1885-го Ницше съездил в Лейпциг для переговоров об издании новых книг. Однако здесь к нему отнеслись пренебрежительно. Новых изданий не будет, потому что книги не продаются. Он может издавать новые книги только за свой счет.

Новый год он встретил в дешевом маленьком пансионе в Ницце. Зима оказалась холодной, а у Ницше не хватало денег на отопление комнаты. Он замерзал, терзаемый жуткими звуками «музицирующих» соседей, делающих его одиночество вовсе непереносимым.

Снова наступает Рождество, и прямо жалко подумать, что я должен продолжать жить так, как я живу в продолжение семи лет; жить как изгнанник и циничный наблюдатель за людьми. Никто не заботится о моем существовании…

Ни среди живых, ни среди мертвых у меня нет никого, с кем бы я чувствовал родство. Неописуемо жутко…

«По ту сторону добра и зла» ему также пришлось издавать за свой счет. Книгу ждала уже известная судьба. Было продано немногим больше ста экземпляров… Друзья продолжали отмалчиваться, Якоб Буркхардт ответил вежливо и… формально.

Отчаявшийся Ницше в августе 1886 года послал книгу датскому литературному критику Георгу Брандесу и известному французскому историку и литературоведу Ипполиту Тэну. Первый ничего не ответил, а Тэн отозвался необычайно похвально, пролив бальзам на душу Ницше. А между тем именно в книге «По ту сторону добра и зла», как ни в какой другой, Ницше обнаружил удивительную проницательность, предсказав катастрофические процессы будущего.

Он размышлял о распаде европейской духовности, низвержении прошлых ценностей и норм, восстании масс и создании для их оболванивания и обслуживания чудовищной массовой культуры, унификации людей под покровом их мнимого равенства, начале борьбы за господство над всем земным шаром, попытках выращивания новой расы господ, тиранических режимах как порождении демократических систем. Темы эти будут подхвачены и развиты, только более сухо и тяжеловесно, крупнейшими философскими умами XX века — Эд. Гуссерлем, М. Шелером, О. Шпенглером, X. Ортегой-и-Гассетом, М. Хайдеггером, К. Ясперсом, А. Камю.

Именно в связи с книгой «По ту сторону добра и зла» появляется представление о Ницше как о «динамите». Такую метафору употребил швейцарский критик И. Видман в статье «Опасная книга Ницше», правильно уловивший ее взрывную мощь, которая «может послужить весьма полезному делу; вовсе не следует, что ею необходимо злоупотреблять в преступных целях. Следовало бы лишь отчетливо сказать там, где хранится подобное вещество: „Это динамит!“… Ницше — первый, кто знает выход из положения, но выход столь страшный, что это поистине ужасает — видеть его бредущим по непроторенной еще одинокой тропе».