Игорь Гарин - Ницше

Единственным человеком, горячо отреагировавшим на поэму, оказался некто Генрих фон Штейн, вначале приславший восторженное письмо, а затем попросивший встретиться с автором. Хотя Генрих был вагнерианцем, поклонником Козимы Вагнер и Лу Саломе, Ницше, утративший большинство друзей, ответил ему приглашением в Сильс-Марию. В надежде обрести последователя (на такую возможность указывала опубликованная Штейном книга, во многом перекликающаяся с ницшеанством) Ницше пренебрег даже тем, что посетитель мог быть посланником Козимы, присланным для заключения перемирия. Так или иначе, Ницше произвел большое впечатление на молодого писателя, Штейн расценил встречу как великое и значительное событие в жизни, а у самого Отшельника из Сильс-Марии вновь воскресло утопическое желание стать основателем «идеального монастыря». Видимо, он сделал такого рода предложение единственному неофиту, но у того, при всем уважении к мэтру, были свои планы. Встреча продолжалась лишь три дня.

О степени одиночества Ницше можно судить по тому факту, что встречу со Штейном он оценил как дар — это сказал он сам в письме П. Гасту. Возможно, это действительно был дар для человека, который целыми днями рылся в новых журналах и литературных обозрениях, пытаясь отыскать в них свое имя, найти отклик на свою мысль.

Встреча со Штейном завершилась очередной депрессией. Ницше приехал из Сильс-Марии в Базель в ужасном состоянии. Посетивший его в отеле Овербек застал Ницше лежащим в постели с сильнейшей мигренью, упадком сил и слабым пульсом.

У Ницше явилось желание посвятить Овербека в тайну «вечного возврата». «Когда-нибудь мы вновь встретимся при подобных обстоятельствах; я вновь буду болен, а вы удивлены моими речами…» Он говорил это с взволнованным лицом, тихим дрожащим голосом. Он был в том же состоянии, о котором когда-то говорила Лу Саломе. Овербек тихо слушал его, не противореча, и ушел с дурным предчувствием: это было их последнее свидание перед туринской катастрофой в январе 1889 года.

Еще одним человеком, понявшим величие Заратустры, впервые назвавшим Ницше учителем, стал Пауль Ланцкий, немец по происхождению и свободный художник по вкусам, большую часть жизни проведший в странствиях. Его перу принадлежат, видимо, первые рецензии на поэму. Как и Штейн, он сам разыскал и встретился с Ницше, дабы выразить ему свое восхищение. Какое-то время Ницше и Ланцкий прожили в одном пансионе в Генуе.

Однажды в мартовское утро Ланцкий, по обыкновению, войдя в маленькую комнату, которую занимал Ницше, нашел его, несмотря на поздний час, в постели. «Я болен, — сказал он ему, — я только что разрешился от бремени». — «Что вы говорите?» — пробормотал растерявшийся Ланцкий. — «Я написал четвертую часть „Заратустры“».

Издателя для этой части книги найти Ницше не мог. Поскольку предыдущие части не расходились, издатель без обиняков написал ему, что публике «Заратустра» не нужен. Ницше ничего не оставалось, как вновь издавать книгу за собственный счет в количестве… сорока экземпляров. Но и их рассылать было некому. Ницше отправил книгу сестре, госпоже Мейзенбуг, Буркхардту и четырем оставшимся друзьям (Овербеку, Гасту, Ланцкому и Роде). Большинство из них ограничилось перелистыванием последней части поэмы.

Ницше несколько раз порывался написать еще две части «Заратустры», но чувствовал, что ему не хватит сил удержаться на уровне пафоса, заданного уже написанным. Как и другие книги, эта осталась недописанной. После создания литературного шедевра все написанное ранее казалось ему слабым и безжизненным. В голове зрела мысль переписать прежние книги, но этот утопический проект остался нереализованным. Он ограничился новыми предисловиями к большей части ранее вышедших книг. Работать становилось все трудней. Летом 1885 года, по некоторым сведениям, добровольную помощь ему предложила мадемуазель Рёдер, сама разыскавшая Ницше и на какое-то время исполнявшая обязанности его секретаря. Она писала под диктовку сжатые фрагменты задуманной Ницше «Переоценки всех ценностей».

Зимой 1885/86 года он работал над «прелюдией к философии будущего», книгой «По ту сторону добра и зла». Он сам назвал ее «ужасной книгой», вытекшей из истоков его души, в ту пору очень черной. Он ощущал себя отверженным, диссидентом Вселенной и книгой своей бросал вызов отвергнувшему его миру.

Настроения автора книги «По ту сторону добра и зла» передает набросок предисловия ко второму, ненаписанному тому: