Александр Титаренко - Антиидеи

Проблема одиночества многогранна. В ней наряду с социальным нравственный аспект занимает одно из стержневых мест. Вот почему нам хотелось сосредоточить внимание именно на нравственном одиночестве и его крайнем, губительном проявлении – моральном отчуждении. Это тем более оправданно, ибо именно здесь – во всей их психологической конкретности – истоки ядовитой антиидеи о непреодолимости, безысходности одиночества.

Мироощущение одиночества никогда не было самодовлеющим, независимым от общей нравственно-психологической атмосферы общества, феноменом. Оно противостояло, как полярная противоположность, мировосприятию с позиций классовой солидарности, коллективности, единства людей. И в немалой степени зависело – как социальный и духовный антипод этого мировосприятия – от реальной сплоченности социальных общностей, групп, слоев, классов. Патриархальная община, сословные и корпоративные группы, классово-профессиональные слои – все эти исторические разновидности той ограниченной «коллективности», которые, распадаясь, вызывали вполне конкретно-исторические состояния одиночества. Каждое такое одиночество люди страдали и стремились преодолеть по-разному. В родо-пле-менной общине, например, не было наказания более страшного, чем изгнание из нее, оно было равносильно смерти (вот почему родоплеменное сообщество не знало смертной казни как таковой). Чувства одиночества, возникавшие у людей этого периода, обычно связаны с распадом первичных кровно-родственных связей. Они выражают тоску по утраченной (или ослабленной) первобытной сплоченности. Ощущение одиночества еще не вычленялось как самостоятельное переживание отсутствия внутреннего, «интимного» контакта между людьми: ни объективные, ни субъективные предпосылки такого вычленения еще не сложились.

Люди, жившие в условиях развитых рабовладельческих цивилизаций, уже знают чувство одиночества, весьма похожее на современное, более тонкое психологически. Здесь ощущается потребность разделить свои переживания с кем-то на основе личностной, духовно-интимной близости, найти душу, родственную собственной. У Платона в диалоге «Пир» Аристофан рассказывает прекрасный миф, в философско-художественной, образной форме раскрывающий эту потребность на примере происхождения и смысла любви. Раньше, в глубокой древности, повествует рассказчик, существовали существа, соединявшие в себе мужское и женское начала – андрогины. Эти существа обладали огромной силой, уверенностью в себе и попытались напасть на богов. Зевс наказал их, разрезав каждого андрогина пополам, так что получилось два существа – мужское и женское. После этого каждый человек – это как бы половинка прошлого цельного существа, андрогина, рассеченного на две части, «и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину», [Платон. Соч. В 3х т. М., 1970, т. 2, с. 118.] не заменимую никакой другой. Вот почему у людей, продолжает Аристофан, появилось удивительное чувство привязанности, близости, тяга к своей утерянной «половинке». И что же такое в этом случае любовь, привязанность? Ею «называется жажда целостности и стремление к ней». [Платон. Соч, т. 2, с. 120.] Итак, в образной, прямо-таки телесной форме Платон здесь высказал глубинную философско-этическую идею о стремлении человека быть целостным в своей сущности, что возможно только в единении с другим человеком. В этой идее были талантливо выражены (правда, на одном только примере – любви) многие нравственно-психологические проблемы как единения, общности человека, так и его отдельности, одиночества.

Переход от феодального общества к буржуазному, сопровождавшийся, с одной стороны, небывалым развитием индивидуальности, ростом ее «автономии» и самоценности (хотя и формальной, ограниченной) и, с другой стороны, разрушением сословно-корпоратив-ных связей, патриархальной общности людей, вызвал к жизни небывалую тягу к братской солидарности, единению – как в масштабах общественных, так и межличностных. Мы сейчас не останавливаемся на вопросе о том, как буржуазия своекорыстно использовала эту потребность в новых формах социальной общности, побеждая под лозунгом «Братства» своих противников и открещиваясь от этого требования на практике сразу же после революции. Нам важно просто указать на ту социально-историческую почву – эпоху духовно-нравственного перелома в мироощущении человека,- которая определила мощный взлет мыслей, чувств, идеалов, надежд на новое единение людей и одновременно крайне обостренно поставила проблему нравственно-психологического одиночества личности.