«Nous nous efforcerons de choisir» (l. с.).
«M. Vogt aime beaucoup les couleurs tranchantes, et il n'est pas precisement un gourmet en matiere de language» (l. с*.**р. 530).
«On le voit, M. Vogt se souciait peu d'ou vint le secours en faveur de l'unite_allemande, pourvu qu'll vint; l'empire francais lui semblait meme singulierement propre a hater le denouement qu'il desire. Peut-etre en cela M. Vogt faisait-il bon marche_de ses antecedents, et il dut paraitre etrange a ses anciens collegues qui siegeaient avec lui a l'extreme gauche dans le Parlement de Francfort de voir ce fougueux antagoniste de tout pouvoir unique, ce fervent zelateur de l'anarchie manifester de si vivea sympathies envers le souverain qui l'a vaincue en France» (l. с., р. 518).
Маркс имеет в виду дочь сардинского короля Виктора-Эммануила — Клотильду. Ред.
«человека, которого любят ради него самого». Ред.
«Кто не верит, тот грешит» (Вольфрам фон Эшенбах, «Парцифаль», книга IX). Ред.
Но не последняя честь и знатным понравиться людям (Гораций. «Послания», книга первая, послание 17). Ред.
Кошут не понимал тогда, как разыгрываемая Пальмерстоном роль врага России «может» обмануть человека, обладающего здравым смыслом. «How could a man of any intellect for a single moment believe that the Minister who allowed Russia's intervention in Hungary, would give the word of attack against her?» [ «Как мог человек, имеющий хоть сколько-нибудь ума, хотя бы на мгновение поверить, что министр, который допустил интервенцию России в Венгрии, может дать сигнал к нападению на Россию?»] (Письмо из Кютахьи от 17 декабря 1850 г. Переписка Кошута).
Я сам познакомился в 1850 г. в Лондоне с Бандьей и его тогдашним приятелем, теперь генералом Тюрром. Подозрения, вызванные во мне его плутнями со всевозможными партиями — орлеанистами, бонапартистами и т. д. — и его сношениями с полицейскими всех «национальностей», он рассеял простым способом, предъявив мне изготовленный собственноручно Кошутом патент, согласно которому Бандья, бывший уже ранее временным, полицей-президентом в Коморне под начальством Клапки, назначался теперь полицей-президентом in partibus. В качестве тайного начальника полиции на службе революции он. естественно, должен был иметь «открытый» доступ к полиции, находящейся на службе правительств. Летом 1852 г. я обнаружил, что он утаил рукопись, которую я передал ему для одного берлинского книготорговца, и доставил ее одному из немецких правительств [553]. После того как я написал об этом эпизоде и о других давно бросавшихся мне в глаза особенностях этого человека одному венгру в Париже и загадка Бандьи, благодаря вмешательству третьего достаточно осведомленного лица, была вполне решена, я в начале 1853 г. послал за своей подписью публичное разоблачение его в «New-Yorker Criminal-Zeitung» [554]. Бандья в оправдательном письме, находящемся еще в моих руках, указывал на то, что я меньше всего имею оснований считать его шпионом, так как он всегда (и это была правда) избегал говорить со мной о моих собственных партийных делах. Хотя Кошут и его сторонники не отступились тогда от Бандьи, все же мое разоблачение в «Criminal-Zeitung» стало мешать его дальнейшим действиям в Лондоне, и он тем охотнее ухватился за случай, предоставленный ему осложнениями на Востоке для использования своих талантов на другом поприще. Вскоре после заключения Парижского мира (1856 г.) я прочел в английских газетах, что некий Мехмед-бей, полковник турецкой службы, известный прежде, как христианин, под именем Иоганна Бандьи, отплыл с некоторым числом польских эмигрантов из Константинополя в Черкесию, где он фигурировал в качестве начальника генерального штаба Сефер-паши и, до известной степени, в качестве «Симона Боливара» черкесов. В лондонской «Free Press», в большом количестве расходящейся в Константинополе, я указал на прошлое этого освободителя [555]». 20 января 1858 г. Бандья, как указывается в тексте, был приговорен в Адерби военным судом польского легиона, находившегося под начальством полковника Т. Лапинского, за замышляемую им измену Черкесии к смерти. Так как Бандья был турецким полковником, то Сефер-паша счел исполнение этого приговора несовместимым с уважением к Высокой Порте и поэтому переправил осужденного в Трапезунд, откуда тот, очутившись на свободе, вскоре вновь прибыл в Константинополь. Между тем венгерская эмиграция в Константинополе горячо вступилась за Бандью, ополчившись против поляков. Охраняемый русским посольством от Дивана (который, к тому же, должен был содержать его. как «полковника», вместе с его гаремом), защищаемый предвзятым мнением своих земляков в отношении поляков, Бандья хладнокровно опубликовал самоапологию в «Journal de Constantinople» [556]. Но прибытие в скором времени черкесской депутации положило конец этой истории. Венгерская эмиграция официально отступилась от своего подзащитного, хотя и de tres mauvaise grace [с большим неудовольствием]. Все бумаги военного суда в Адерби, среди них и собственное признание Бандьи, а также документы, которыми обменялись впоследствии в Константинополе, были пересланы тамошней польской эмиграцией в Лондон, где выдержки из них появились во «Free Press» (май 1858 г.). Более полно эти документы были опубликованы мной в «New-York Tribune» от 16 июня 1858 года [557].
Читать дальше
