Петер Слотердайк - Критика цинического разума

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

То, что сегодня устало движется к закату, Завтра вновь взойдет, возродившись. Что-то останется утраченным в ночи — Будь начеку. Не смыкай глаз.

И. фон Айхендорф. Сумерки. 1815

Вероятно, просто только это:

мое сердце потихоньку притягивает к себе коршунов. Для того, кто уже не видит никакой страны слева, Земля, стремительно вращаясь, скоро примчится,

как истертая шина, на вечную свалку. Тра-ля-ля-ля, только теперь не беги сразу

к мамочке, ощутив себя одиноким в пустыне...

Петер Румкопф. Автопортрет. 1979

В самом начале истории европейской философии появился смех, не питавший никакого почтения к серьезному мышлению. Диоген Ла-эрций рассказывает, как прародитель философии Фалес, отец иони­ческой натурфилософии и первый среди великих мужей, олицетво­рявших собой высоту западного рационального мышления, однаж­ды вышел из своего дома в Милете в сопровождении старой служанки, чтобы предаться изучению небес. При этом он упал в канаву, «и старуха ему сказала: „Что же, Фалес? ты не видишь того, что под ногами, а надеешься познать то, что в небесах?"»*.

С этой насмешки начинает существовать второе, в значитель­ной степени незаметное, не подвергавшееся особым историческим воздействиям измерение истории философии — история «снятия и преодоления» философии. Это больше традиция физиогномически-красноречивых жестов, чем история текстов. Тем не менее она, как традиция, соткана столь же плотно и надежно, сколь и та, в которой записывались, повторялись в устном предании и усваивались вели­кие учения. В этой, скорее, крайне немногословной традиции намеча­ется некоторое количество сохраняющихся в неизменности жестов, которые вечно возвращаются на протяжении тысячелетий с архетипи-ческой силой инерции — притом что исходные мотивы, их вызыва­ющие, способны меняться: скептическое покачивание головой; зло­радный смех; пожимание плечами, после которого происходит воз­вращение к вещам менее отдаленным; реалистическое удивление тому, что именно духовно богатые люди оказываются наиболее беспомощ­ными; упорная приверженность серьезности жизни — в противовес легкомысленному плетению словесных гирлянд из абстракций. Здесь то, что придает величие философскому мышлению, разоблачается как выражение слабости — как его неспособность решать малые задачи и как отсутствие духа для того, чтобы видеть очевиднейшее.

В предложенном вниманию читателя исследовании структуры и динамики цинических феноменов были приданы более четкие

очертания этой истории снятия и преодоления философии. Было по­казано, как в кинизме Диогена Синопского насмешка над философией сама стала философией. Я хотел продемонстрировать, как в панто­мимах и в игре слов философа, жившего в бочке, родилась Веселая Наука, которая видела, что серьезность ложной жизни оборачива­ется ложной серьезностью философии. Тем самым начинается со­противление — борьба экзистенции, которую обучали пользоваться понятиями, против самонадеянности понятий и против обучения, которое было чрезмерно раздуто и превращено в форму жизни. Socrates mainomenos * в нашей традиции есть воплощение источни­ка импульсов, который выдает идеалистическое отчуждение в мо­мент его возникновения; при этом он заходит настолько далеко, что приводит в качестве пантомимического аргумента против философс­ких извращений все свое существование; он не только в высшей сте­пени чутко и предельно резко реагирует на моральные абсурдности высокоразвитых цивилизаций; он распознает также и опасность, впервые воплотившуюся в философии Платона,— опасность, что школа подчинит себе жизнь, что искусственный, наигранный пси­хоз «абсолютного знания» пожелает нарушить витальную взаимо­связь восприятия, движения и понимания и что грандиозная серьез­ность идеалистического дискурса обернется не чем иным, как серь­езностью, с которой самая бездуховная жизнь уйдет в свои «заботы», ударится в свою «волю к мощи» и начнет вгрызаться в своих врагов, «с которыми шутить не следует».

В антифилософских шутках философа Диогена древний вари­ант экзистенциализма обретает тот вид, который Нихус-Прёбстинг весьма удачно называет, в традиции Гигона, «киническим импуль­сом». Он имеет в виду снятие и преодоление философствования изоб­ретательной и веселой, ориентированной одновременно на природу и на разум жизнью. Из этого источника проистекает критический экзистенциализм сатирического сознания, который прорезает, слов­но незримая диагональ, пространство европейских философий, пре­подносимых со всей серьезностью. Подвижный и полный жизнен­ной мудрости интеллект постоянно соперничал с тяжеловесными дискурсами серьезных теологов, метафизиков, моралистов и идео­логов 1'. И мастер слова диалектик Маркс, который хотел излечить мир от извращений, и отчаявшийся иронический Кьеркегор, кото­рый взорвал с помощью принципа экзистенции фальшивую суве­ренность всепонимания,— и они тоже выступали как поздние на­следники древней традиции непрерывно продолжавшегося снятия и преодоления философии. Со времени Маркса, Кьеркегора и Ницше на всеобщее внимание могут притязать лишь такие устремления мысли, которые обещают идти в ногу с ироническими, практически­ми и экзистенциальными снятиями и преодолениями философии. Более чем сто лет назад критическая философия утратила ту степень самоуверенности и самоочевидности, которая позволяла ей не опа-