Но иногда, согласно другой, неклассической логике повторения, оно выступает в качестве «первородного», и влечет по причине своего неограниченного распространения всеобщее деконструирование: не только классической онтологии повторения со всеми упомянутыми различиями, но и в целом психической конструкции, всего, что служит опорой влечениям и им подобным, обеспечивает целостность организации или совокупности явлений (психических или других) при господстве ПУ. Вот мы и вернулись к тому, что уже было сказано выше о Ab-bauen .Следовательно, повторение то содействует власти ПУ, то оно, предшествуя ему и давая ему возможность повторить себя, становится наваждением, подтачивает его, угрожает ему, преследует в поисках несвязанного удовольствия, походящего, как один воздушный пузырь на другой, на неудовольствие, выпадающее ему во всей своей неприглядности.
Но нет этого «то… то». Как в эпилоге к Аптеке Платона , «одно повторение повторяет другое», вот и вся отсрочка.
Она имела бы место, если оно вообще существует, это единственное место в зоне .
Итак, существуют две логики, ни к чему определенному не приводящие, два вида повторения, которые больше не противоречат друг другу, поскольку они в точности не воспроизводят друг друга, и которые, даже если и повторяются, то отражают двойственность, присущую любому повторению: если только принимать в «расчет» эту нескончаемую двухполосную ленту повторения — даром что это обстоятельство не является предметом размышлений Фрейда, у нас есть шанс разобрать невнятный текст, который тут же и приводится, разобраться в том, насколько он невразумителен.
Он, Фрейд, как будто и намеревается это сказать. Навязчивое повторение у ребенка и в начальный период лечения имеет характер «влечения». Но «противопоставляя себя ПУ», повторение принимает «демонический» характер. То повторение «как бы способствует господству» ( Beherrschung ), то наоборот. Вернемся к примеру с игрой ребенка: как правило, повторяемость одного и того же действия способствует господству ПУ, приносит удовольствие, связанное с отождествлением, узнаванием и овладением тем же самым (идеализирующей интериоризацией, сказали бы мы, используя выражение Гегеля и Гуссерля). В данном случае с ребенком повторение вызывает удовольствие у ребенка. У взрослого же — наоборот, новизна является условием удовольствия, считает Фрейд. Среди всех приводимых им примеров (игра, театральная пьеса, книга и так далее) пример с рассказом занимает особое место, то место, где он сам и иже с ним, представлены в своем истинном свете. Повторяя одно и то же, неустанно возвращаясь к пересказу рассказанного, ребенок не перестает требовать еще и еще именно эту историю, отвергая отступления, тогда как взрослый избегает — будучи действительно взрослым — повторения, испытывает скуку и стремится от нее уйти. И когда этот взрослый вынужденно исполняет просьбу о повторении (например, во время анализа и трансфера), он уходит по ту сторону ПУ и поступает как ребенок. Отныне, по всей видимости, нет больше нужды говорить, и мы знаем почему, что он уходит по ту сторону , а возвращается все-таки по эту сторону ПУ. Вытесненные следы воспоминаний о его первых шагах остаются бессвязными, в расцепленном состоянии, неподдающимися вторичным процессам и их агентам. Безусловно, навязчивое повторение в трансферентном неврозе остается одним из главных условий анализа. Но оно превращается в препятствие, если оно устойчиво сохраняется и затрудняет устранение трансфера. Такая возможность вписана в саму структуру трансфера, предпосылка возможности может обернуться предпосылкой невозможности, и то, что мы отметили выше в описании сцены наследования, возможно, поможет лучше в этом разобраться: неустраненный трансфер, как непогашенный долг, может передаваться за пределы одного поколения. Этак недалеко и до узаконивания переноса срока уплаты в утробе. Можно даже открыть традицию в этом смысле, придать ей приличествующие формы и использовать все способы, чтобы продлить таким образом инкапсулированную угрозу. Когда Фрейд говорит о демоническом по поводу барьера перед терапевтическим воздействием, а перед психоанализом даже страха (мы боимся разбудить в себе то, что было бы лучше оставить в покое), это можно также соотнести с тем, как традиция, например, традиция «движения» или «дела» психоанализа, соотносится с самой собой, с архивом своего собственного демона. Но демоническое не является в большей или меньшей степени унаследованным, как то или иное содержание текста. Оно неотделимо от структуры завещания. Сцена наследования связывает его а приори с его предшественником.
Читать дальше