Деррида Жак - О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только

Итак, в 1923 году первая операция в полости рта. Операция дедушки, да, но также почти в то же самое время операция Гейнерле (Гейнца Рудольфа), второго сына Софии, младшего брата Эрнста. Миндалевидная железа. Это любимый внук, любимый сын любимой дочери. Его дедушка считал его, по словам Джонса, «самым умным ребенком из тех, кого он только знал». (Об Эрнсте, старшем брате, он так не думал.) Они совместно обсуждают свою операцию, как если бы это была одна и та же операция их рта, как будто это был один и тот же рот, говоря даже о том, что они ели: «Я уже могу съесть корку хлеба. Ты тоже?»

Вследствие операции, вдобавок ослабленный миллиарным туберкулезом, в меньшей степени противостоящий болезни, чем дедушка, Гейнерле умирает. 19 июня 1923 года: мы видим, как Фрейд плачет. Один-единственный раз. В следующем месяце он доверительно говорит Ференци о том, что он чувствует себя подавленным первый раз в своей жизни. Через несколько лет, в 1926 году, Бинсвангер теряет своего старшего сына, и по этому случаю Фрейд говорит ему, кем был для него Гейнерле: тем, кто заменял ему детей и внуков. Таким образом, он видит смерть всех своих потомков: «Это секрет моего безразличия — хотя люди называют это мужеством — перед лицом опасности, которая угрожает моей собственной жизни». Через год: «Я пережил Комитет, который должен был бы стать моим преемником. Может быть, я переживу Международную ассоциацию. Надо надеяться, что психоанализ переживет меня. Но все это представляет собой печальный финал жизни человека» (к Ференци, 20 марта 1924 года). Пусть он надеялся на это выживание психоанализа, возможно, но от своего имени , выживание с условием его имени: из-за чего он говорит выживание как место имени собственного.

Он также доверяется Марии Бонапарт 2 ноября 1925 года: с момента смерти того, кто заменял ему потомков, нечто вроде единственного наследника и носителя имени согласно аффекту (потомков, предоставляемых женщиной, в данном случае «любимой» дочерью; и второй внук должен носить в некоторых еврейских семьях имя дедушки по материнской линии; все могло бы регулироваться иудейским законом), ему больше не удается привязаться к кому бы то ни было. Поддерживаются только предшествующие связи. Больше нет связи, нет контракта, нет союза, нет клятвы, которая связывала бы его с каким-либо будущим, с потомками. И если существуют связи только с прошлым, то они в прошлом. Но Марии Бонапарт, в качестве участницы союза, была оказана честь хранить доверенное ей откровение как залог и возобновление прежних отношений. И она окажется хранительницей вверенного ей как бы по праву наследования. Если я и делаю упор на признании Фрейда Марии Бонапарт, так только для того, чтобы не прерывать нити повествования. Через носителя истины до семейной сцены со стороны французской ветви в тот момент, когда полагают, что вскрыли завещание. При этом кто только не войдет в «исключительное владение», как пускаются в пляс или входят в транс? Один из элементов драмы: многие семьи носят одну и ту же фамилию, не всегда зная об этом. А бывают и разные фамилии в одной и той же семье. (На этом я прерываю цепь подобных размышлений. Если вы очень хотите узнать продолжение, то, может быть, в приложении к Носителю истины , можно будет заметить тот существенный вклад в расшифровку, которая еще придет к нам из французского аналитического движения».

По поводу продолжения рода: Фрейд переживает траур или, скорее, как я уже именовал это ранее, полутраур. В 1923 году Гейнерле, являющийся продолжателем рода, ушел из жизни ( fort ), a ужасные и угрожающие боли во рту остались: он больше чем наполовину уверен в том, какое будущее они ему готовят. Он пишет Феликсу Дойчу: «Понятное безразличие по отношению к большинству тривиальностей существования показывает мне, что воздействие траура направлено вглубь. К таким тривиальностям я отношу и науку». Как если бы в действительности имя подлежало забвению, и на этот раз вместе с наукой. Но даже если бы он верил в это более чем наполовину, на этот раз или в предыдущий, когда связывал науку с потерей имени, поверили бы мы в это? На этот раз не более, чем в предыдущий.

От этого fort: da ,в порядке воздействия полутраура и спекуляции, на самого себя, в качестве грандиозной сцены наследования, бездны придания законной силы и передачи полномочий, там, очевидно, были еще и другие дети, которых уже не стоит принимать в расчет. Ограничимся воздействием полутраура (интроекция и/или инкорпорирование, здесь полутраур представлен черточкой между и и / либо, либо , которая по структурным причинам мне кажется настолько необходимой, насколько необходимо необоснованной [38] ), воздействием полутраура в отношении к себе как к внуку и как к младшему брату внука . Именно с младшим братом внука, заменяющего всех потомков, смерть кажется непоправимой. Потомство угасшим, депрессия (на некоторое время) непреодолимой, новый союз запрещенным. Но чтобы понять, попытаться понять связь между запретом союза и своим будущим, видимо, необходимо извлечь из прошлого других детей. Скажем, например, Юлиуса. Это был младший брат Фрейда. Он занимал место Гейнерле по отношению к Эрнсту. Он умер, когда ему было 8 месяцев. В то время Фрейд был в возрасте Эрнста, когда наблюдалась fort: da ,ему было более полутора лет. «До рождения этого брата, по словам Джонса, маленький Зигмунд был единственным претендентом на любовь и молоко матери, и тогда опыт ему показал, какую силу может иметь ревность у ребенка. В одном письме к Флиссу (1897 год) он признается, что питал нехорошие чувства по отношению к этому сопернику, и добавляет, что смерть этого ребенка, которая явилась воплощением его желания, породила в нем чувство вины, которое никогда его не покинет. После такой исповеди мы с трудом понимаем, что написал Фрейд двадцать лет спустя, что когда «ребенку только пятнадцать месяцев в момент рождения младшего брата или сестры, то для него почти невозможно испытывать чувство ревности». Но Фрейду уже было двадцать три месяца.