Жиль Делёз - Фуко

то есть взаимоотношений между силой и силой, "действия, направленного на действие" [7]. Взаимоотношения сил дают нам функцию типа "возбуждать, подстрекать, комбинировать…". Когда речь заходит о дисциплинарных обществах, говорят: распределять, классифицировать, компоновать, нормализовать. Этот список бесконечен и меняется в каждом конкретном случае. Прежде чем подавлять, власть "порождает действительность". И она также порождает истину, прежде чем начинает идеологизировать, абстрагировать или маскировать [8]. В "Воле к знанию" на примере сексуальности, взятом как наиболее характерный, показывается, как можно верить в реальность подавления сексуальности в языке, если ограничиться только словами и фразами. Однако мы придем к совершенно иному выводу, если извлечь доминантные высказывания, в частности, процедуры признания в церкви, в школе, в больнице, в которых обнаруживается стремление докопаться одновременно и до реальности секса, и до истины в сексе; таким образом получается, что репрессии и идеология не объясняют ничего, но всегда предполагают некий распорядок или некое "установление", в рамках которого они действуют, а не наоборот. Фуко знает и о репрессиях, и об идеологии, но для него, так же, как в свое время и для Ницше, они являются не главными участниками противоборства сил, а всего лишь пылью, поднимающейся во время битвы.

Согласно постулату о законности, власть Государства вроде бы выражается в законе, который воспринимается то как состояние мира, навязываемое грубым силам, то как результат борьбы или войны, выигранной сильнейшими (но в обоих этих случаях закон определяется через вынужденное или добровольное прекращение войны и противопоставляется беззаконию, которое он определяет методом исключения; революционеры могут лишь апеллировать к другой законности, устанавливаемой в результате завоевания власти и учреждения другого государственного аппарата). Одной из наиболее глубоких тем в рассматриваемой книге Фуко стала замена этой чересчур грубой оппозиции "закон-беззаконие" более тонкой корреляцией "незаконности-законы". Закон всегда представляет собой сочетание незаконностей, которые он, формализуя, дифференцирует. Достаточно рассмотреть совокупность законов о торговых обществах, чтобы увидеть, что законы не противостоят незаконностям глобально, а вполне недвусмысленно используются как стредство, с помощью которого обходятся другие законы. Закон — это способ управления незаконностями, теми, которые он допускает, делает возможными или же придумывает в качестве привилегий для господствующего класса, и другими, которые он терпит как своего рода компенсацию для подавляемых классов, в то же время используя их в интересах господствующего класса; наконец, это способ управления такими незаконностями, которые он запрещает, изолирует и пользуется ими, как объектом, но одновременно и как средством господства. Так, например, основанием для изменений законов на протяжении XVIII века являлось перераспределение незаконностей, причем не только потому, что у правонарушений возникала тенденция к изменению характера и их объектом все чаще становилась собственность вместо личности, но еще и потому, что дисциплинарные власти стали по-иному перекраивать и формализовать эти правонарушения, определяя их новую форму с помощью названия "преступная деятельность", что дало возможность провести новую дифференциацию незаконных действий и установить новый вид контроля над ними [9]. Несомненно, что некоторые случаи массового сопротивления революции 1789 года объясняются тем, что нарушения закона, терпимые или привычные при старом режиме, республиканская власть не пожелала терпеть. Однако общим для всех западных республик и монархий является то, что сущность Закона возводится ими в предполагаемый припцип власти с целью придать себе гомогенную юридическую представительность: так "юридической модели" удалось прикрыть собой стратегическую карту [10]. Тем не менее, эта карта незаконностей продолжает функционировать по правилам модели законности. И Фуко доказывает, что закон является состоянием мира не в большей степени, чем результат выигранной войны: он сам — война и стратегия этой продолжающейся войны, точно так же, как власть — это не собственность, приобретенная господствующим классом, а реальное осуществление его стратегии.

Можно сказать, что все это выглядит как появление, чего-то нового после Маркса. Похоже на то, что заговор молчания вокруг Государства оказался, наконец, нарушенным. Фуко не довольствуется утверждениями о том, что некоторые понятия следует пересмотреть, он даже не говорит этого, он это делает, предлагая тем самым новые координаты для практического действия. Где-то в глубинах грохочет битва с ее локальными тактиками и общей стратегией, но она действует не тотально, а с помощью промежуточных этапов, пригонок, конвергенции, наращиваний. Речь идет, скорее, о вопросе "Что делать?". Теоретическая привилегия, которую обычно предоставляют государству как аппарату власти, определенным образом влечет за собой практическую концепцию направляющей и централизующей партии, которая захватывает государственную власть; на самом же деле, наоборот, именно эта организационная концепция партии оправдывается данной теорией власти. Цель книги Фуко — иная теория, иная практика борьбы, иная стратегическая организация.