Филип Честерфилд - Письма к сыну

"Я весьма чувствительно отношусь к одному из тех ответственных возражений, которое выдвинуто было против него, – писал Честерфилд, – я имею в виду его рождение, но, рассуждая по справедливости и беспристрастно – и стыд, и вина мои – а не его". Это горькое позднее признание оправдывает полностью все то, что в письмах могло бы показаться безнравственным или легкомысленным. Письма представляют собой не мертвый свод выдуманных правил, предназначенных для подражания; это прежде всего человеческий документ, написанный сильно и ярко, от чистого сердца.

Лишь зная подоплеку и обстоятельства, их вызвавшие, мы сможем понять ту трагедию, которую пережил Честерфилд и которая оборвала эту переписку в 1768 году. Филип Стенхоп был, наконец, назначен специальным посланником (Envoy Extraordinary) в Дрезден. Видевшие его там люди находили, что он не мог похвастаться ни образованием, ни изяществом манер, хотя и был человеком вполне добропорядочным; Дж. Босуэллу он показался, например, "молодым человеком хорошего поведения", но достаточно заурядным. Очевидно, он не оправдывал тех больших усилий и того чрезмерного внимания, которое уделял ему отец; к тому же тяжелая болезнь непрерывно подтачивала его силы. Развязка наступила быстро. Стенхоп умер от чахотки тридцати шести лет от роду, на юге Франции, в Авиньоне, куда отправился из-за резкого ухудшения здоровья.

Смерть его была неожиданным ударом для отца – даже двойным. Он ничего не знал об опасности, не подозревал о близости трагической кончины, но он не знал также, что сын был давно женат и являлся отцом двоих детей. Трагедия для Честерфилда заключалась не в том, что он неожиданно обрел невестку и внуков, существование которых было тщательно от него скрыто; однако эта семья объяснила Честерфилду, почему его сын, из которого он хотел сделать светского человека и дипломата, оказался настолько невосприимчивым к самым заветным из его наставлений: он вел свою собственную жизнь, создавая ее не по отцовским советам, а по собственным побуждениям и пристрастиям, таясь и ни разу не признавшись в том, что очень далек от всего, о чем мечтал для него отец. Они вели совершенно раздельное существование; их интересы не совпадали; словно отец писал в пустое пространство, создав себе искусственный воображаемый образ сына, мало похожий на действительного адресата писем. Тем не менее горе старика было велико и утрата чувствительна.

Вдова сына, Юджиния Стенхон, была, вероятно, первой из тех, кто оценил письма Честерфилда к ее мужу как литературный памятник, заслуживающий опубликования, хотя при этом могли сыграть свою роль и материальные соображения; но она безусловно поняла, что письма имеют историческую ценность, и, несмотря на многие трудности, все же опубликовала их в 1774 году. Уже в XVIII веке они переросли значение примечательного документа семейного архива. Их и следует рассматривать не только как случайно отыскавшиеся подлинные письма, адресованные реальному лицу, но и как цельное эпистолярное собрание, подчиненное единому замыслу и имеющее все признаки того жанра, от которого эта книга зависела при своем возникновении и в ряду образцов которого она должна была занять свое место.

Родительские письма к сыну – один из весьма распространенных жанров в мировой литературе. И в Византии, и на Западе, и в Древней Руси этим жанром пользовались охотно для изложения моральных правил, прежде всего потому, что видели в нем одно из средств придать этим правилам внушительность и своего рода непререкаемость: отцовский авторитет в средние века везде представлялся всесильным. Образцом для многих ранних подобных произведений служили наставления сыну в так называемых "Притчах Соломоновых". "Поучения отца к сыну" были популярны в течение нескольких веков во всех литературах Западной Европы. Но Честерфилд был сыном другого века, и источники "Писем", хотя они и воспроизводят традиционную рамку, естественно, были другие. Их ищут с полным основанием в целой серии таких трактатов, которые имели в виду воспитательно-образовательные цели для детей дворянского круга, вроде называемых самим Честерфилдом "Искусства нравиться в разговоре" или знаменитой книги о придворном испанского Моралиста XVII века Балтасара Грасиана, в английском переводе озаглавленной "Совершенный джентльмен". Был Честерфилду хорошо знаком и трактат Локка о воспитании: в 1748 году он послал Филипу Стенхопу экземпляр этого трактата с рядом отчеркнутых мест, предлагая над ними "поразмыслить". Для Честерфилда в особенности была важна идея Локка об отсутствии врожденных идей, о том, что человека отличают от другого не происхождение, но только образование и воспитание; Честерфилд следовал Локку также в понимании труда, как назначения человеческой деятельности и как одного из лучших воспитательных средств. В письмах Честерфилда попутно встречается так много оригинальных и самостоятельных наблюдений о воспитании, что была сделана попытка свести их в некую особую педагогическую систему. Конечно, "Письма" имеют свое значение для истории развития западноевропейской, особенно английской, педагогической мысли. Но для нас этот памятник шире и важнее: в известной мере они оправдывают данное Герценом определение писем как документов эпохи, в которых "запеклась кровь" современных им событий, они дают нам возможность представить себе время, когда они писались, с наибольшим приближением к реальности прошлого.