Филип Честерфилд - Письма к сыну

Но постепенно письма становятся искреннее, интимнее, касаются более личных вещей, вкусов или поведения; иногда они достигают настоящей лирической вдохновенности и озабоченности, в особенности с тех пор, как привычное обращение писем первых лет "Милый мой мальчик" (Dear Boy) сменяется другим: "Дорогой друг" (Dear Friend). Это происходит в конце сороковых годов; в одном из более поздних писем (21 января 1751 года) Честерфилд пишет сыну, почти достигшему уже двадцатилетнего возраста: "И ты и я должны теперь писать друг другу как друзья и с полной откровенностью".

Советы и наставления, которые Честерфилд с этих пор давал юноше, становились все более серьезными, настойчивыми и пространными; они касались порой как будто мелочей, частностей, не стоивших обсуждения, словно писались отцом только для того, чтобы создать иллюзию действительной и оживленной беседы с сыном, находившимся за морем, в Германии или Франции. Временами, однако, эта беседа была посвящена несколько вольным и опасным, хотя и столь же непринужденно изложенным советам, как следует юноше держаться в обществе, и из писем данного рода могло даже создаться впечатление, что отец учил сына вещам, которые противоречат не только педагогическим нормам, но и элементарной этике. Именно в этом Честерфилда упрекали ригористы XIX века. Но такое впечатление было, конечно, и не историческим, и просто ошибочным. В письмах нет ничего, что противостояло бы просветительскому мировоззрению – идеалам добра, справедливости и добродетели; напротив, они всегда стоят на первом плане и везде получают искреннюю защиту и красноречивое прославление. Если же иногда отец отходил от своих неотступных и даже назойливых предписаний и строгих правил, допускал слабости, оправдывал их или потакал им, то это происходило и от любви к сыну, и от слишком большой тревоги за его будущее. Лучше многих других отец знал подлинную цену человеческих связей и отношений в том обществе, в котором он предназначал сыну играть не последнюю роль.

Честерфилд по собственному опыту представлял себе, сколь многое зависело здесь не столько от общих декларированных принципов, сколько именно от отступлений от них, когда посвящал Стенхопа в маленькие тайны кодекса светских правил, в свойственные им традиционные хитрости и уловки, без которых никто не мог обойтись.

Сохранить просветительские взгляды и суметь стать полноправным представителем светского общества, неотличимым от других – такова была в сущности противоречивая и невыполнимая задача, которую отец поставил перед своим сыном: надо было бороться за передовое мировоззрение, сохраняя при этом все старые предрассудки и давно изжившие себя традиции. Честерфилду все время казалось, что ее не удается достигнуть только потому, что Филип недостаточно внимателен к его наставлениям. Но дело было в другом – сыну сильно мешала тайна его рождения, которую ни от кого не удавалось скрыть. Чем лучше понимал это отец, тем упорнее становились его усилия добиться для сына лучшей участи – вопреки всем препятствиям и непрерывно воздвигавшимся на этом пути преградам. Это приводило к тому, что Честерфилд, может быть и сам того не желая, непрерывно срывал маску с того лицемерного общества, к которому принадлежал сам по своему рождению и воспитанию, в котором его сыну придется жить и с пороками которого ему необходимо будет считаться.

Честерфилд готовил Стенхопа к дипломатической деятельности, но ни влияние отца в правительственных кругах, ни его связи не могли оказать Филипу действенной помощи. Карьера молодого человека была цепью почти непрерывных разочарований, несмотря на помощь, которую пытались ему оказать влиятельные друзья отца. Сначала он находился в Брюсселе, двумя годами позднее (1753) герцог Ньюкасл прилагал усилия доставить Стенхопу назначение в Вену резидентом при австрийском дворе, но король Георг II наотрез отказал ему в этом. В 1754 году Филип Стенхоп, идя по стопам отца, и с его несомненным содействием, вступил в парламент, но его первая речь провалилась; в 1757 году он получил назначение на дипломатическую должность в Гамбург. Честерфилд не оставлял дальнейших хлопот. Сохранилось сравнительно недавно опубликованное письмо его к королевскому фавориту, графу Бату (Earl of But), где под любезными и изысканными фразами явственно звучит глубокое огорчение отца по поводу бесплодности его усилий помочь сыну, которого двор отвергал столь же упорно, сколь настойчиво его предлагали;