Эдмунд Гуссерль - Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Книга 1

Модификации мы можем первично сопрягать с нерефлективно сознаваемыми актуальными переживаниями, поскольку тотчас же можно видеть, что все рефлективно сознаваемые модификации ео ipso обязаны получить свою долю в этих первичных модификациях — постольку, поскольку сами они, как рефлексии переживаний, взятые во всей своей конкреции, суть нерефлективно сознаваемые переживания, и в качестве таковых принимающие любые модификации. Но, конечно, безусловно то, что сама рефлексия есть такая всеобщая модификация нового образца — когда Я направляет себя на свои переживания, а в единстве с этим совершаются акты cogito (в особенности акты самого низшего, фундаментального слоя — слоя простых представлений), «в» которых Я направляет себя на свои переживания, когда рефлексия сплетается с интуитивными или же с пустыми постижениями, или же, иначе, схватываниями, то все это обуславливает, для изучения рефлективной модификации, непременное сплетение такового с изучением тех модификаций, на какие было указано выше.

Лишь благодаря рефлективно постигающим на опыте актам мы и знаем хотя бы что-то о потоке переживаний и о необходимой сопряженности такового с чистым Я, то есть знаем о том, что поток переживания есть поле свободного совершения когитаций одного и того же чистого Я, что все переживания, относящиеся к этому потоку, суть переживания этого Я именно постольку, поскольку это Я может направлять свой взгляд на них, а «через них» может бросать взгляд и на иное — на чуждое этому Я. Мы убеждаемся, что всякий такой опыт сохраняет свой смысл и свои права и как редуцируемый, и мы постигаем право вот так сложившегося опыта вообще — постигаем его в сущностно-всеобщей генерализации, равно как, в параллель к этому, постигаем право сущностных созерцаний, сопрягающихся вообще с переживаниями.

Так, например, мы постигаем абсолютное право имманентно воспринимающей рефлексии, т. е. имманентного восприятия попросту как такового, причем в соответствии с тем, что приводит ее в конце концов к подлинно первозданной данности; равным образом, и абсолютное право имманентной ретенции касательно всего того, что сознается в ней как «еще» живое и «вот только что» здесь бывшее, — впрочем, право такое простирается лишь настолько, насколько хватает содержания того, что охарактеризовано подобным образом. Так, например, в том отношении, что это восприятие звука, а не восприятие цвета. Равным образом постигаем мы и относительное право имманентного воспоминания — таковое простирается настолько, насколько в самом наполнении воспоминания, рассматриваемого по отдельности, проявляется подлинный характер воспоминания (что никоим образом не относится вообще ко всякому моменту вспоминаемого), — право такое имеет место в любом воспоминании. Однако, впрочем, право это лишь «относительно» — такое право, над которым что-то может и брать верх, хотя это тоже право. И т. д. Итак, теперь мы усматриваем с самой совершенной ясностью и в сознании безусловной значимости: противосмысленно было бы полагать, что переживания удостоверены лишь постольку, поскольку они даны в рефлектирующем сознании имманентного восприятия, или же тем более, что они будто бы удостоверены лишь в соответствующем актуальном «теперь»; неразумно было бы сомневаться в «прошедшем» преднайденного в качестве «еще» сознаваемого при обращении взгляда назад (непосредственной ретенции) или, напротив, сомневаться, не обращаются ли в нечто toto coelo любые переживания, если только они вступили во взгляд, и т. д. Тут важно лишь одно — не дать сбить себя с толку аргументами, которые при всей своей формальной точности не соразмеряются с праисточниками значимости, с праисточниками чистой интуиции; важно хранить верность «принципу из принципов»: полная ясность есть мера всякой истины, а высказывания, точно и верно выражающие свои данности, не обязаны заботиться ни о каких дополнительных аргументах, сколь бы красивыми те ни были.

Из только что изложенного всякому видно, что феноменологию не затронул тот методологический скепсис, который, параллельно, в эмпирической психологии так часто приводил к отрицанию или же несообразному ограничению ценности внутреннего опыта. Совсем недавно Г. И. Ватт [73] Ср. его второй обзор — «О новейших исследованиях в области психологии памяти и психологии ассоциативной за 1905 год» в «Архиве общей психологии», т. IX, 1907. — Г.Й. Ватт вступает в дискуссию исключительно с Теодором Липпсом. Хотя мое имя при этом и не упоминается, однако я полагаю, что могу рассматривать его критику и как направленную против меня, поскольку значительная часть его реферата может быть отнесена и к моим «Логическим исследованиям» (1900–1901), и к работам Т. Липпса, которые увидели свет позднее. тем не менее полагал, что может представлять такой скепсис перед лицом феноменологии, причем он, правда, не постиг специфического смысла чистой феноменологии, ввести которую пытался я в «Логических исследованиях», и не увидел различия между чисто-феноменологическим и эмпирически-психологическим положением дел. Сколь бы близки ни были трудности в той и другой области, все же есть разница, ставится ли вопрос о широте и принципиальной познавательной ценности констатации существования здесь, выражающих данности нашего (человеческого) внутреннего опыта, т. е. вопрос психологического метода, или же, с другой стороны, ставится вопрос о принципиальной возможности и широте сущностных констатации, каковые должны относиться, на основе чистой рефлексии, к переживаниям как таковым, по их собственной, не зависящей от естественной апперцепции сущности. И все же между этим и другим вопросами существует внутренняя сопряженность, и в значительной мере существуют между ними и конгруэнтности, которые и оправдывают учет возражений Ватта, в особенности же столь примечательных его суждений, как, например, следующее: