Плотин - Эннеады

9. Поэтому, для того, чтобы уразуметь, что такое есть ум, следует прежде всего всмотреться в душу, особенно же в ту часть ее, которая наиболее причастна божественному, а для этого в свою очередь нужно отделить мысленно от человека, т.е. себя самого, от своего я прежде всего - тело, потом пластическую или организующую часть души, затем ощущающую, наконец страстные желания, гнев и все то нечистое, что влечет ее вниз к земле. Что остается в душе за вычетом всего этого, то мы и называем образом ума образом, который есть как бы сияние ума подобно тому, как около громады солнечного шара истекающий из него свет образует световую окружность. Однако, нельзя сказать, что свет, исходящий от солнца, весь размещается вокруг него и находится в себе самом: лишь некоторая часть света окружает солнце, из которого истекает, между тем как весь остальной свет распространяясь далее и далее, доходит даже к нам на землю. Между тем, не говоря уже об этом отдаленном свете, даже тот свет, который окружает солнце, мы представляем себе как находящийся в чем-то другом, чтобы между солнцем и нами не оказалось пустого пространства, не занятого никаким телом. Душа тоже есть как бы свет, который, истекая из ума, держится вблизи его; но оно, окружая его, ни в чем другом не находится, да и места никакого не занимает, как и сам ум. Таким-то образом, между тем как свет солнца находится в ином - в воздухе, душа, достигшая того состояния, которое выше было указано, настолько чиста /от всего постороннего, низменного/, что может и сама себя в себе же созерцать и всякая другая такая же душа может ее через нее же созерцать. Познавши себя, душе необходимо прибегать к размышлениям - чтобы после себя познать: что такое и каков есть ум; между тем как ум знает себя без всякого размышления, так как он всегда присутствует в себе, а нам он бывает присущ лишь тогда, когда наша душа обращена к нему всецело, ибо наша жизнь не есть однородная, а разветвляющая на многие виды жизни. Ум, напротив, не нуждается ни в какой другой жизни, да и ни в чем другом; производя другие жизни, он их не себе дает, а другим существам; не имея нужды ни в чем, так как все прочее ниже его, он, понятно, и не дает себе ничего такого, тем более, что сам обладает всем; вместо того, чтобы обладать только первыми образами истинно-сущего /как душа/, ум имеет в себе само истинно-сущее, даже более - сам он есть все истинно-сущее.

Кто не может этой первой высшей частью души сразу подняться в область чистой мысли, тот пусть начнет работать способностью рассудочной и от мнения поднимается до ума; кому и это трудно, или неудобно, тому может оказать услугу и ощущается способность, насколько она воспринимает чувственные формы вещей, которые как ни грубы, но все же суть формы. Кому угодно, тот может низойти еще дальше - до силы рождательной или организующей и ее произведений и отсюда - от этих самых последних форм бытия постепенно подниматься до форм последних на противоположном конце, т.е. до форм самых высших - первых. Но довольно об этом.

10. Если формы, или идеи ума не суть формы тварные, /потому что иначе те формы - о которых сейчас была речь не были бы последними, каковы они на самом деле/, если они напротив суть творческие и по истине первые, то одно из двух - или эти творческие идеи составляют одно и то же с творческим началом /т.е. с умом/, или нет, и в таком пазе требуется иной иной высший принцип, а тогда само собой возникает вопрос, - этот высший принцип не нуждается ли в свою очередь сам в принципе еще высшем? Конечно нет, потому что последнюю инстанцию, которая предполагает еще высший принцип, составляет высший ум. Что же, этот самый высший принцип /первоединый/ неужели самого себя не созерцает /как ум/? Да, не созерцает, так как не нуждается ни в каком созерцании. Впрочем, об этом речь у нас будет после, теперь же возвратимся к вопросу об уме, имеющему огромную важность. Повторяем, что уму, как уму, необходимо созерцать себя, или точнее, что он всегда и непрерывно обладает самосозерцанием, которое говорит ему, что он содержит в себе множественность и различие, что ему необходимо быть созерцающим и именно созерцать иное, от себя отличное, что наконец созерцание оставляет его природу и сущность. В самом деле, ведь созерцание предполагает нечто другое, что созерцается, а без этого другого никакое созерцание не может состояться. Итак, для того, чтобы состоялось созерцание, нужно больше чем одно, именно требуется, чтобы созерцание соединялось с созерцаемым и чтобы это последнее представляло множественность, потому, что без этого созерцающее, если оно также есть простое и единичное, не имея предмета, на который бы простирало свое действие, должно неизбежно оставаться недеятельным, в своем единстве замкнутым и от всего отрешенным. Где есть деятельность, там должен быть переход от одного к другому, а в противном случае деятельность разве будет производить что-нибудь и разве может иметь какое-либо направление и цель? Поэтому, для принципа действующего необходимо одно из двух, или направлять свое действие на что-либо другое, чем он сам или в самом себе содержать множественность, чтобы было для него возможно действие на самого себя, в противном случае, если он не будет на что-либо действовать, он будет оставаться в покое, а при абсолютном покое даже мысль не может мыслить. Это значит, что и ум, как мыслящий принцип, в акте мышления представляет двойство: находится ли мыслимое вне ума и есть нечто иное, чем он, или же оно тождественно с ним, все равно мышление предполагает и содержит в себе различие наравне с тождеством; каждая вещь, мыслимая умом, должна быть и тождественна с ним и отлична от него, а кроме того и сама в себе содержит как тождество, так и различие, в противном же случае, т.е. если мыслимое не будет представлять различия или разнообразия, как и что он может мыслить? Если мыслимым предметом будет, например, хоть логос, т.е. жизненный организующий принцип, то он уже есть многое, и может быть познан или как логос глаза, состоящего из многих частей, или как логос растения, дающего цветы; но когда предмет абсолютно прост и единичен, то о нем невозможно никакое понятие, ибо как можно понять его и что можно сказать о нем? Если он требует прежде всего признания его неделимости /т.е. отрицания в нем делимости/, то это значит, что познание его предполагает познание того, что он не есть, и что его единичность предполагает множество. Если он скажет "Я - это", разумея под "это" нечто другое от себя отличное, то это будет явная ложь, как отрицание себя, а если разумея свою акциденцию, или свойство, то это будет уже множество; а если скажет: "есмь - есмь", или "я - я", то выйдет вот что: или каждая часть в этих двух парах есть единичная, простая, почему тоже может сказать о себе: "я - я", или каждая пара есть составная; в том и другом случае все равно выходит множество и различие, число и разнообразие. Итак, равно необходимо как то, чтобы мыслящий субъект содержал в себе различие, так и то, чтобы мыслимый объект открывал мышлению свое разнообразие, в противном же случае возможно было бы не мышление мыслимого, а разве только простое прикосновение /субъекта к объекту/ - как бы некое неосмысленное и невыразимое осязание, которое предполагало бы, что ума тут еще нет, что тут есть лишь нечто предшествующее уму - осязающее, но не мыслящее. Следовательно, прежде всего сам ум не должен быть абсолютно простым, тем более, что ему предлежит прежде всего самого себя мыслить, а для этого ему необходимо раздвоять себя даже в том случае, если бы его мышление самого себя было совершенно безмолвным. Существу абсолютно простому, конечно, нет никакой надобности много думать о себе, ибо что нового оно может узнать посредством мышления, когда и без мышления оно есть для себя то, что есть? Притом же отдаваться мышлению ради познания значит желать познания, искать и находить, что совсем не свойственно существу, которое не содержит в себе никакого различия, - ему свойственно лишь всецело в себе самом пребывать, так как ему нечего в себе искать чего-либо отличного от себя. Поэтому и наоборот, существо, которое раскрывает себя в мышлении, должно содержать в себе множественность.