Эмиль Бутру - Наука и религия в современной философии

У Спинозы разум устанавливает бытие бесконечной субстанции, которая есть Вот, и из сущности этой субстанции он выводит принцип всеобщих законов природы. Этим оправдываются усилия науки свести к законам множественность единичных вещей, на первый взгляд совершенно беспорядочную. С другой стороны, по отношению к текстам, почитаемым священными, какова, например, иудейско-христианская библия, разум выдвигает принцип, что писание должно истолковываться исключительно на основании самого писания, поскольку дело идет об установлении исторического смысла св. учений и пророчеств; но, раз эта критическая работа экзегетики закончена, одному только разуму принадлежит право решать, можем или не можем мы примкнуть к этим учениям.

Лейбниц, углубляя различие между истинами размышление и истинами веры, как двойным фундаментом познания, открывает объединяющее их начало в возможном бесконечном, которое, — охватывая собою всякое бытие — и необходимое, и фактически данное, — есть именно то, что мы называем Богом. В то время как науки изучают, по Лейбницу, отношение между вещами, рассматривая последние согласно их чувственной видимости, как внешние друг по отношению к другу, — религия стремится уловить внутреннюю вселенскую гармонию в ее живой реальности, то взаимное проникновение существ друг в друга, то желание каждого из них принять участие в благе и радости всех остальных, которое является тайной пружиной их жизни, всяких предпринимаемых ими усилий; тем самым религия делает людей способными разделять и умножать славу Божию, которая есть истинное начало и истинный конец всего того, что существует или стремится к существованию.

Этот догматический и объективный рационализм, столь утонченный и метафизичный у Спинозы, у Мальбранша, у Лейбница, упрощается мало-помалу у Локка и деистов, которые обращаются со своими доктринами к светским людям и к обществу. Для деистов разум враждебен не только всякой традиции и всякому авторитету: он исключает всякую веру в вещи, выходящие за пределы наших ясных идей или за пределы природы, часть которой мы составляем. Отныне разум систематически изгоняет таинство, изгоняет всякий догмат, завещанный нам положительными религиями. Он оставляет неприкосновенной только, так называемую, естественную или философскую религию, адекватным выражением которой являются два догмата: бытие Бога, как архитектора мира, и бессмертие душ, как условие осуществление мировой справедливости. Деизм полагает, что, проповедуя эти доктрины, он находится на той же самой почве, как и науки о природе. Истины физические и истины духовные совершенно аналогичны в его глазах. Первопричине не приписывается никакого действия, которое могло бы противоречить механическим законам, открытым наукой. Деистический рационализм отрицает чудо и всякие особенные задачи божественного промысла.

Специфическое дело этого рационализма состояло в том, что мало-помалу он очистил религию от всех ее характерных элементов, и свел ее к небольшому числу формул, очень сухих, очень абстрактных, способных скорее доставить материал для рассуждений и диспутов, нежели удовлетворить потребности души человеческой. К тому же все эти якобы рациональные доказательства бытия Божия и бессмертия души в глазах беспристрастной критики далеко не обладали той научной очевидностью, на которую они претендовали.

Нет таким образом ничего удивительного в том, что позднейший рационализм пытался определить отношение между религией и наукой с иной точки зрения, нежели та, которая проповедывалась этим объективным или догматическим рационализмом.

Уже Паскаль ищет опоры для своих доказательств в условиях человеческого познания, жизни, действия, т. е. в свойствах сознательного субъекта, а не в бытии, как оно есть в себе. Он отличает от разума, в узком смысле этого слова, сердце, также являющееся разумом, т. е. стремлением к определенному порядку и связности, но разумом, бесконечно более утонченным, принципы которого, с трудом поддающиеся анализу, имеют более широкое значение, чем истины разума геометрического. Этот высший разум имеет своим объектом уже не логические абстракции, а сами реальности. Осуществить до конца те доказательства, которых он требует, было бы попыткой, превышающей наши силы. К счастью, этот конкретный разум проявляется в нас в форме непосредственного усмотрение истины, в форме интуиции, которая присуща нашему сердцу, нашему инстинкту, нашей природе. Презирать интуиции сердца, признавая исключительно рассуждение геометрического разума, было бы непоследовательно; ибо в действительности самые основы наших наук, понятия пространства, времени, движения, числа, даются нам сердцем и инстинктом. Разум нуждается в сердце, как опоре для своих рассуждений. И подобно тому, как сердце чувствует, что в пространстве имеются три измерения, точно так же чувствует оно, если только оно не извращено, что существует Бог.