Артур Мортон - Английская Утопия

Но Балиел знал, что кормить — значит растить. В старое время, когда люди занимались любовью, они лишь увеличивали детскую смертность и снижали вероятность продолжения жизни…

Да, Балиел предвидел все это: переход от голода к импортированной пище, от импортированной пищи — к процветанию населения и от процветания — снова к голоду. Снова к голоду. К Новому Голоду, Высшему Голоду… Голоду, являющемуся причиной тотальных войн, к тотальным войнам, порождающим еще больший голод…

Прогресс и национализм — таковы были две великие идеи. Он вложил их им в головы. Прогресс в том, что вы можете получить нечто вместо ничего; теория о том, что вы можете выиграть в одной области, не оплачивая этот ваш выигрыш в другой… Национализм — теория о том, что государство, подданным которого вы оказались, является вашим единственным и подлинным божеством».

Из этого видны два момента: убежденность Хаксли в безумии и порочности человеческого рода и его мальтузиазм (новое наименование мальтузианства, предложенное Джеймсом Файфом в «The Modern Quarterly» [81] «Мальтузианские идеи не умирают. Наоборот, они становятся все хуже и хуже. Их последний выразитель, Фогт, в своей книге «Путь к выживанию» утверждает, что возможность увеличения производства продуктов питания ограниченна, что есть предел, выше которого оно идти не может. Восторги Фогта в отношении войн, чумных эпидемий и голодовок как факторов, лимитирующих увеличение человеческого населения, заслуживает специального названия, и я предлагаю назвать их мальтузиазмом. («The Modern Quarterly», vol.VI, № 3, p.201). .).

У него это проявляется не впервые, уже двадцать лет тому назад в «Античном сене» он разглагольствовал по поводу

«способов, которыми они размножаются, как личинки, сэр, совсем, как личинки. Миллионы их ползают по всей стране, распространяя всюду разложение и грязь, портя все. Я возражаю против этого народа…

С населением, которое в одной Европе увеличивается ежегодно на миллионы, нельзя делать никаких политических прогнозов. Нескольких лет такого скотского размножения будет достаточно, чтобы опрокинуть наши самые мудрые планы, или их уже было бы достаточно, если бы такие мудрые планы были выработаны сейчас».

Именно это сочетание мальтузиазма и ненависти, являющееся самой отличительной чертой «Обезьяны и сущности», делают эту книгу столь похожей на беллетристический вариант книги Фогта «Путь к выживанию». Хаксли видит впереди бедствия, вызванные не неправильной политикой капитализма, не какими-нибудь ошибками, которые можно было бы исправить, а тем, что люди подобны личинкам и заслуживают катастрофы, хотя бы в наказание за свою самонадеянность, потому что «эти ничтожные рабы колес и балок стали мнить себя победителями природы».

Так как считается абсурдной сама идея прогресса и мира, более совершенного, чем тот, в котором мы живем, то очевиден и практический вывод: мы должны избегать всяких попыток изменить положение, должны соглашаться с любыми существующими несправедливостями и страданиями, потому что, пытаясь их выправить, мы тем самым нарушаем «равновесие природы»; иными словами, мы должны позволить действовать «естественным ограничителям» Мальтуса и тем избежать худших из бедствий, которые Хаксли описывает с каким-то неприятным смакованием. Очень показательно, что он никогда не обходится в своих общих обличительных выпадах без того, чтобы не поглумиться над коммунизмом и Советским Союзом, как характерно и то, что книга «Обезьяна и сущность» широко популяризировалась и расхваливалась в Соединенных Штатах.

Можно было бы подумать, что эта книга представляет предел той глубины падения, до которой может докатиться этот новый жанр антиутопической литературы, но появление годом позже книги «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» лишило ее и этого преимущества. Мы тут знакомимся с миром, поделенным между тремя «коммунистическими» государствами, находящимися в состоянии непрерывной войны, постоянных нехваток, постоянных чисток и постоянного рабства. «Герой» книги работает в министерстве правды, чья задача заключается в том, чтобы непрерывно обманывать народ относительно того, что происходит в действительности, и при этом воссоздавать прошедшее таким образом, что невозможно установить правду относительно того, что когда-либо произошло. Для этой цели создан новый язык — «двойной разговор», в котором даже «мысленное преступление», то есть малейший намек на расхождение с политикой правительства в любой данный момент, сделано невозможным. Эта цель еще не вполне достигнута, и герой совершает «мысленное преступление», а вдобавок еще «половое преступление», то есть согрешает по части любви или довольно дрянного ее заменителя. Стоит отметить, что в мире Оруэлла принудительная невинность играет ту же роль, что принудительное совокупление в «Славном новом мире»: в обоих случаях цель состоит в том, чтобы искоренить нормальное чувство полового влечения и этим путем настолько выродить человеческий интеллект, чтобы он уже не мог служить базисом для индивидуальности.