Артур Мортон - Английская Утопия

Из-за своих преступлений герой и его любовница попадают в руки министерства любви, где они подвергаются в течение месяцев пыткам, которые Оруэлл подробно и смакуя описывает. Отпущенные на свободу, они совершенно опустошены, сломлены и лишены всяких человеческих свойств. Весь рассказ, как и в романе «Обезьяна и сущность», составлен с претензией на философские рассуждения, но как интеллектуальная атака марксизма не заслуживает даже презрения. Единственное, что Оруэлл делает с большим искусством, это играет на самом низменном страхе перед распадом капитализма и на предрассудках, порождаемых буржуазным обществом. Его цель заключается не в оспаривании теории, но в том, чтобы поселить в умах своих читателей иррациональное убеждение, что любая попытка построить социализм неизбежно ведет к миру, где царят испорченность, пытки и неуверенность. Чтобы достичь этого, никакая клевета не слишком непристойна, никакое средство не слишком грязно: «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» — это, в Англии по крайней мере, самое последнее слово в прославлении контрреволюции.

Это было бы жалким концом блестящей истории утопии, если это был в самом деле конец. Но это, конечно, не так. Само появление таких дегенеративных книг, как «Обезьяна и сущность» и «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый», говорит о том, что приближается новая фаза. Такие книги являются признанием того, что у сторонников буржуазного общества не осталось ничего, что можно было бы защищать, что оно само уже не способно дать народу какую-нибудь жизненную перспективу, не говоря о надежде на прогресс. В этом смысле их скорее следовало бы назвать антиутопиями, чем утопиями, так как сущностью классических утопий прошлого была вера в то, что посредством сатиры, критики и оказания поддержки примерам, достойным подражания, можно помочь изменению мира. Они играли положительную роль, они стимулировали мысль, заставляли людей критиковать злоупотребления и с ними бороться, учили их, что бедность и угнетение не являются частью естественного порядка вещей, который следует терпеливо сносить.

Но и это не все. Мы можем видеть сейчас, как строительство социализма меняет людей и природу в масштабах, о которых никогда не мечтали. Фантазии Кокейна, проекты Бэкона, предсказания Эрнеста Джонса переводятся на язык фактов в планах, изменяющих теперь лик и климат СССР. Профессор Бернал, касаясь недавно лишь одной стороны этих планов, писал:

«Орошение и облесение входят в план, охватывающий все засушливые площади Советского Союза, начиная от абсолютных пустынь до сухих песчаных степей и засушливых районов. Вся охваченная этим планом площадь достигает примерно двух миллионов квадратных миль, то есть удвоенной площади Западной Европы, или двух третей площади Соединенных Штатов. Вся эта площадь будет преобразована путем трех последовательных и дополняющих друг друга операций — лесонасаждений, строительства гидроэлектростанций и судоходных каналов и ирригации и мелиорации земель. Хотя эти меры и проводятся порознь, они составляют отдельные части одного цельного проекта».

Осуществление Утопии силами рабочего класса, который Хаксли и Оруэлл находят столь страшным, является оправданием веры в то, что легло в основу всех великих утопических произведений прошлого, веры в способности и прекрасное будущее человечества.

Сегодня длинный ряд славных утопических писателей влился одним из потоков в могучую реку социалистического движения и внес в него свой благородный вклад. Сегодня миллионы людей убеждены в том, что Утопия — не в виде какого-то совершенного, а потому неизменного общества, а в виде живого общества, двигающегося все к новым победам, — будет достигнута, если люди будут готовы за нее бороться. Человеческое знание, человеческая деятельность, использование науки на службе народа, а не монополистов и поджигателей войны ведут к такому миру, который, хотя и не будет отвечать желаниям Мора, Бэкона и Морриса или неведомых поэтов, мечтавших о стране Кокейн, будет обогащен всеми ими и многими другими, кто внес свой вклад в ту неопределимую, но всегда живую и растущую реальность, которую я назвал Английской Утопией.