Никита Покровский - Генри Торо

Следуя своему методу, Торо выделял в бизнесе не столько экономическую, сколько нравственно-символическую сторону. Из образа-понятия «бизнес» логически вытекали два других — «спешка» и «целесообразность» [10] Торо пользуется словом «expediency», которое обозначает также «выгодность», «рациональность», «практичность», «беспринципность». . «Мы слишком торопимся жить… К чему жить в такой спешке и так бессмысленно растрачивать жизнь?.. „Один стежок вовремя стоит девяти“, — говорят люди, и вот они спешат сделать тысячу стежков сегодня, чтобы завтра не пришлось делать девяти. Но подлинно важной работы мы не совершаем. Мы просто одержимы пляской св. Вита и не можем находиться в покое…» (9, 110). Поспешность заставляет людей скользить по поверхности жизни, не углубляясь в ее смысл. С одинаково бесстрастным равнодушием «дети» бизнеса и цивилизации переезжают тела и судьбы тех, кто придерживается иного ритма существования. Романтический протест против обезличивания, нивелировки индивидуальности в обществе приобретал в мировоззрении Торо особое значение, становясь в сущности протестом против «свободного» предпринимательства. Новейшие достижения цивилизации, фактически чуждой интересам людей и принуждающей их к спешке, олицетворялись, в видении Торо, в железной дороге. С едва сдерживаемым гневом он пишет, что бригады железнодорожных обходчиков следят за тем, чтобы «шпалы» — погибшие при строительстве рабочие — не восстали и не разрушили железную дорогу (см. там же). Спешка, скорость, подавление личности — все это однопорядковые явления, прямо противоположные истинно гуманным духовным ценностям.

С немалой критической силой обрушивается философ и на целесообразность, возведенную в ранг высшего принципа бизнеса. Более того, ставя перед собой задачу раскрыть антидуховную суть обывательского утилитаризма, Торо, доводя эту идею до крайности, отвергает всякую целесообразность вообще, в том числе целесообразность производственного процесса. Голый практицизм, присущий обывательскому мироощущению, был, по мысли Торо, основой как самого бизнеса, так и его нравственных следствий, калечащих дух. Несмотря на видимость деловой активности и спешки, человек погружается в интеллектуальную спячку. В противовес утилитарной целесообразности Торо вводит понятие моральной целесообразности: «…народ, равно как и отдельный человек, должен творить справедливость, чего бы она ему ни стоила. Если я нечестно вырвал доску из рук утопающего, то я должен вернуть ее, хотя бы это и стоило мне жизни…Тот, кто спасает свою жизнь таким образом, фактически теряет ее» (10, 4 , 361–362).

Моральная цель была для Торо высшим и последним критерием оценки любого акта, любой политики. В итоге философ предъявил современному ему обществу обвинение в аморализме, притом аморализме прогрессирующем и создающем для своей защиты специфическую политическую надстройку — государство.

Несмотря на кажущуюся чуждость трансцендентализма повседневным, «низменным» заботам людей, общественной жизни, политике, «под давлением чрезвычайных обстоятельств трансценденталист Торо вынужден был подвергнуть рассмотрению всю систему взаимоотношений личности и государства» (36, 2 , 275). Традиционно политическое мировоззрение Торо квалифицируют как близкое к анархизму. Однако подобное мнение не совсем верно.

Начиная свое знаменитое эссе «О долге гражданского неповиновения» словами основателя Брук Фарм Теодора Паркера о том, что лучшее правительство — это то, которое меньше правит, Торо предлагает логически развить этот тезис: «То правительство лучшее, которое вообще не правит». Казалось бы, это заявление действительно ставит Торо в ряд анархистов, отрицавших всякую позитивную ценность государства. Однако в этом же эссе философ высказывает идею, заметно отличную от вышеприведенной: «Но, говоря практически в качестве гражданина, в отличие от тех, кто называет себя антигосударственниками, я призываю не к немедленному упразднению, но к немедленному созданию лучшего правительства» (10, 4 , 357). В целом страстная демократическая критика американской государственности завершалась в эссе следующими словами: «Я наслаждаюсь мечтами о Государстве, которое сможет позволить себе быть справедливым ко всем людям и будет относиться к личности с тем же уважением, с каким должно относиться к соседу; о Государстве, которое не считало несовместимым со своей безопасностью то, что несколько его членов жило бы поодаль от него, которое не вмешивалось бы в это и не использовало бы это в своих интересах; о Государстве, которое бы выполняло все обязанности, какие выполняют между собой соседи и сограждане» (там же, 387). Итак, с одной стороны, нигилизм в отношении к государству, с другой — стремление улучшить существующие формы правления. Таким образом, основное методологическое противоречие политической критики Торо состоит в том, что философ пытается объединить две малосовместимые точки зрения. Как последовательный трансценденталист, он не мог признать законный статус существовавших государственных норм, ибо подлинные сообщества людей образуются, согласно Торо, лишь на основе трансцендентных духовных связей. Но, как искренний демократ, Торо считал, что политическая реальность требовала не стихийного штурма государственных институтов, а сознательной борьбы за возрождение демократических элементов, заключенных в них. Известная раздвоенность в отношении к государству была свойственна американскому философу на всех этапах его творческой эволюции. Даже в период наибольшего подъема демократических сил — в преддверии Гражданской войны — Торо продолжал сохранять верность трансценденталистским идеалам.