Уильям Моррис - Искусство и жизнь

Поэтому я готов утверждать, что контраст между искусством былым и искусством современным, между повсеместной красотой человеческих жилищ, создававшихся ранее, и их повсеместным уродством, как они создаются теперь, весьма показателен для цивилизации и говорит о многом. Этот контраст говорит о слепой и жестокой силе, которая уничтожит искусство, даже если и пощадит что-либо другое. Искусство охвачено недугом, оно едва дышит, сбилось с пути, и если пойдет и впредь той же дорогой, то очень скоро расстанется с жизнью.

Ну, а теперь вы, возможно, скажете, что, разглядев в отношении образованных людей к искусствам явное безразличие к такому нездоровому состоянию дел, я тем самым утверждаю, что эти образованные люди к искусству равнодушны и что перспектива его гибели не очень-то их страшит, даже если эта угроза основана на реальных фактах, и, стало быть, те, кто стремится возбудить в обществе недовольство и страсть к борьбе, — всего лишь сотрясают воздух.

Что же, я буду говорить откровенно, хотя и рискую вас обидеть. Да, я утверждаю — и это представляется мне сугубой правдой, — что образованным людям, в общем, нет никакого дела до искусств, но тем не менее я готов ответить на возможные сомнения в полезности пробуждения интереса к искусствам: людям нет дела до искусств, потому что они не знают, что значат искусства и что они теряют, лишаясь их. Образованные — или, иначе, богатые — также по тяжкой необходимости пребывают в бедственном положении, будучи беспощадно подстегиваемы системой конкурентной коммерции, которая, надеюсь, близится сейчас к завершению, а следовательно, к собственной своей гибели и к новым переменам. Многие миллионы людей в цивилизованном обществе при нынешней организации труда едва ли могут думать о чем-нибудь другом, кроме способа заработать кусок хлеба насущного. Им неведомо искусство, оно вообще не коснулось их жизни. Немногие тысячи образованных людей, которых судьба, не всегда такая уж добрая к ним, как кажется, поставила выше материальной необходимости вести эту тяжелую борьбу, духовно тоже порабощены цивилизацией. Хоть и отраженно, но их также обременяет тревога, грызущая тех, кто трудится ради того, чтобы жить, а живет ради того, чтобы работать, и это бремя не позволяет им воспринимать искусство как нечто серьезное, и они смотрят на него только как на игрушку, а не как на серьезное подспорье жизни. Такое, каким они знают его, искусство не может снять бремя с совести богатых, как не может уменьшить усталость бедняков. Им неведомо, что такое искусство. Они думают, что коль скоро труд теперь организован, то искусство может так или иначе существовать, оставаясь в том же виде, в каком оно существует теперь, будучи занятием немногих для немногих, добавляя незначительный интерес и немного утонченности к жизни тех людей, которые привыкли считать интеллектуальные интересы и духовную утонченность своим прирожденным правом.

Нет, нет, этому не бывать. Поверьте, если бы было возможно, чтобы человечество долго жило при условиях, когда один класс обладает высшей утонченностью, а другой прозябает в совершенном варварстве, то искусство встало бы преградой и не позволило бы существовать такому чудовищному обществу. Такой утонченности пришлось бы обходиться без поддержки искусства. Искусство может умереть, но невозможно, чтобы оно стало рабом богатых и символом бесконечного рабства бедняков. Если миру суждено вследствие гибели искусства погрязнуть в варварстве, то удел одичания вместе с бедными постигнет и богатых.

И сейчас, я знаю, существуют незлобивые люди, как существовали они во все века, и эти люди составили себе такое мнение об искусстве, будто оно развивается бок о бок с роскошью, — мало того, будто оно совершенно равнозначно роскоши. Но мысль эта неверна в самом корне и в высшей степени вредна для искусства, и это я мог бы доказать вам на многих примерах, будь у меня время; из-за недостатка его я ограничусь одним только примером, которого, надеюсь, окажется достаточно.

Мы живем в богатейшем городе богатейшей страны в богатейший период истории. Никакая роскошь былых времен не может сравниться с нашей роскошью, и все-таки, если вы сбросите с ваших глаз привычные шоры, то должны будете признать, что нет ни одного преступления против искусства, ни одного проявления безобразия или вульгарности, в которых нельзя было бы с полным основанием и в равной мере обвинить и теперешние трущобы Бетнал-Грина и нынешние дворцы Уест-Энда. Но, далее, если вы внимательнее и серьезнее продумаете суть дела, то не станете об этом сожалеть и, проходя мимо одного из упомянутых дворцов, не без радости скажете: «Так это все, что деньги и роскошь в силах сделать ради утонченности!»