Юрий Чайковский - Эволюция как идея

Наоборот, Спарта, победив Афины, ограничилась лишь требованием срыть «длинные стены» и установлением угодной ей власти. Более того, когда через год эта власть оказалась никуда не годной, Спарта позволила Афинам вернуть демократическую власть (но без военной), чем и дала им возможность войти в их золотой век — век Платона и Аристотеля.

Принято восхвалять Афины как средоточие культуры и поносить Спарту как противницу культуры. Да, в годы Перикла «интеллигенция» тянулась в Афины, но за 100–200 лет до того она тянулась в Спарту, а позже Платон рисовал облик идеального государства, в основном, со Спарты.

Бюрократия в самой Спарте была малочисленной (в силу простоты уклада жизни), но регламентация всех сторон существования была полной, и культурная жизнь, прежде там весьма активная, ко времени афинской демократии почти прекратилась. Создается впечатление, что жители Спарты наложили на себя ярмо невежества и казарменной жизни (со слежкой и дедовщиной) сами, без особого принуждения сверху. Зачем это самоуничтожение? Чтобы побеждать врагов, в основном, греков же. Спарта почти не создавала колоний вовне, чем так знамениты остальные греки, а потому вынуждена была отнимать земли у соседей.

Упадок культуры поначалу не мешал Спарте побеждать в войнах, но затем понемногу сгнила и ее армия. Без культуры, видимо, нельзя.

Экономической базой Афин было рабство, а Спарты — илотия , античный аналог крепостного права, т. е. более эффективная историческая формация, освоенная Европой лишь через 800 лет. В частности, илот вёл своё постоянное хозяйство и имел семью, о чем раб и мечтать не мог.

И обратно: культура не может без государства. После гибели Афин как мощного государства «золотой век» чудом продержался там лет сто. Если труды Платона известны целиком, то его учеников, включая Аристотеля, не все, а труды возникших там позже школ (эпикурейцев, стоиков и пр.) мы знаем лишь по обрывкам. Ибо читать афиняне стали мало, а еще меньше переписывали. В Спарте же случилось одно чудо: историк-воин Ксенофонт, ученик Сократа, из Афин был вынужден бежать, а в Спарте жил и писал вольготно.

Зато спартанцы ежегодно объявляли войну илотам. Обычай, что и говорить, гнусный, однако о его масштабах мы ничего не знаем. Массовых убийств илотов известно всего два, причем в большем из них спартиаты вероломно убили сразу 2 тыс. илотов. Это злодеяние вероломно и дико, но в сравнении с постоянным злодеянием и вероломством Афин выглядит просто хулиганством. Заметим, что убийство илотов возмутило едва ли не всю Грецию, а это ясно говорит о том, что илоты не были (как пишут часто в учебниках) рабами — ведь убивать рабов не возбранялось.

По-моему, наивно рассчитывать на понимание нынешних российских учреждений, процессов и бед, пока мы не умеем оценить прежние, в том числе античные. Прежние можно рассматривать спокойно, не беря ничью сторону. Если даже это не удается (так, принято во всем хвалить Афины и ругать Спарту), то нет надежды понять и нашу злобу дня.

Увы, античную историю мы в своей практике учитываем не больше, чем античную науку и философию. Какое нашему обществу дело до упадка и гибели Афинского союза или Римской империи (да и других империй, включая Китай и Южную Америку)? По-моему, самое прямое: нынешние империи тоже распадаются или уже распались, и важно понять — почему, и можно ли это предотвратить или хотя бы сделать менее болезненным.

А если нельзя, то — как в этом жить. Согласны ли мы потерять не только компьютеры (требующие огромной инфраструктуры, они при разрухе исчезнут едва ли не первыми), но и радиосвязь, и прочее, вплоть до общей грамотности? Если нет, то нам следует спорить не столько о том, полезен ли нынешний неистовый прогресс техники, сколько о том, как не растерять достигнутое.

Впрочем, что мы всё о плохом? Гринцер приводит и радостные примеры из своей науки. Так, лучшие шифровальщики, в том числе военные, это филологи-античники. Не зря, выходит, их учат. И учат хорошо.

Всё верно, и не могу удержаться от упоминания прекрасного обратного события — как английский лингвист-самоучка, архитектор и штурман военной авиации Майкл Вентрис решил задачу, полвека терзавшую историков ранней Античности. Он понял (не побоюсь назвать его догадку гениальной), что неразгаданное критское письмо является ранним вариантом греческого языка (но на иной графической основе). И в 1952 г., пользуясь огромной картотекой, упорядочившей критские знаки (составила ее филолог-античник Алиса Кобер, рано умершая), расшифровал его. (Сам он погиб и вовсе молодым, в автокатастрофе.) Между прочим, только после этого открытия стало понятно, что плач Гесиода был именно по Микенской цивилизации (она усвоила критское письмо).