Роберт Сапольски - Кто мы такие? Гены, наше тело, общество

Люди готовы платить за возможность наказывать, но не за то, чтобы делать добро. Будь я вулканцем, который изучает социальное поведение на Земле, все это показалось бы мне бессмысленным бардаком. Но для меня – общественного примата – это имеет несомненный иронический смысл. Некоторые социальные блага возникают как математический результат не слишком привлекательных социальных черт. Наверное, надо брать что дают.

Изумительное введение в теорию игр и эволюцию поведения (в особенности сотрудничества) в: Barash D., The Survival Game: How game theory explains the biology of cooperation and competition. (New York: Times Books, 2003). Исследование, которое обсуждается в этой главе: Fehr E., and Gachter S., “Altruistic punishment in humans,” Nature 10 (2002): 415.

Пример соревнования бактерий с точки зрения теории игр: Strassmann J., Zhu Y., and Quelier D., “Altruism and social cheating in the social amoeba Dictyostelium discoideum ,” Nature 408 (2000): 965.

Пример работы Данбара, показывающей взаимосвязь размера коры головного мозга и сложности социальной группы у приматов: Joffe T., and Dunbar R., “Visual and socio-cognitive information processing in primate brain evolution,” Proceedings of the Royal Society of London , Series B: Biological Sciences 264 (1997): 1303.

На прошлой неделе раздался телефонный звонок, которого я ждал с 1973 года.

Мне было шестнадцать, я учился в альтернативной школе в Нью-Йорке. Все мы хотели быть хиппи, завидовали старшим братьям и сестрам, заставшим 60-е. Тем летом на севере штата, в Уоткинс-Глен, проходил рок-фестиваль, который разросся до огромных масштабов. Туда съехалось 600 000 человек, среди которых были двое наших друзей – Бонни Бикуит, как обычно в крестьянской блузе и бандане, и Митчелл Уэйзер с неизменным конским хвостом. Они встретились за городом, в летнем лагере, где она работала, и отправились на фестиваль. Больше мы их не видели.

Все, что мы знали о них, говорило: они не сбежали. С ними что-то случилось. Всю осень мы беседовали с обеспокоенными деревенскими шерифами и репортерами. Мы проводили выходные, развешивая фотографии Бонни и Митча в Ист-Вилледж на Манхэттене, поближе к штабам сект, которые, по слухам, похищали детей. Потом, ночами, нам снились кошмары об изнасилованиях, пытках и убийствах. Их исчезновение было одним из самых ярких событий нашей юности, а в американской истории – это исчезновение подростков, которое дольше всех оставалось нераскрытым.

На прошлой неделе зазвонил телефон.

Одноклассники Митча и Бонни собрались в двадцать пятый раз. Они организовали церемонию памяти, об этом что-то сообщили по телевизору, нужный человек посмотрел передачу – и позвонил в полицию.

Он рассказал историю, которая объясняла их исчезновение, описал, как они случайно утонули. Детали совпадали, все звучало правдоподобно. И вот зазвонили телефоны с новостями; между людьми, которые уже едва помнили друг друга, началась бурная переписка. В едва скрываемом возбуждении, все мы возвращались к одному и тому же: если эта история – правда, должны были найтись тела Бонни и Митча. Покажите нам тела, думали мы, и тайна будет наконец раскрыта.

Жажда явных доказательств смерти кого-то, кого мы знаем или любим, – естественный человеческий позыв. Но часто это желание выходит далеко за рамки просто рационального стремления увериться. Даже когда нет ни малейшего шанса, что кто-то еще жив, даже если они умерли сотни лет назад, мы все же тратим массу энергии, выдерживаем суды и дипломатические столкновения, даже рискуем и теряем жизни – чтобы вернуть мертвых. К примеру, международная команда водолазов шла на невероятные риски, чтобы поднять тела с затонувшей российской подводной лодки «Курск» в 2001 году. И долгие месяцы после 11 сентября американский народ в благоговейном молчании наблюдал своего рода национальный священный ритуал – опасные поиски погибших на нулевой отметке [30].

Погоня за возвращением тел – это драма, которая разыгрывается в самых разнообразных декорациях. Например, в Чили, где граждане с «неправильными» взглядами исчезали во время кровавого правления Аугусто Пиночета – десятки лет назад; престарелые матери пропавших до сих пор собираются, чтобы требовать: дайте нам хотя бы одну косточку наших детей. Иногда требования останков переходят национальные и культурные границы и передаются из поколения в поколение. Несколько лет назад испанские власти, несмотря на местные протесты, вернули тело вождя в его родную Ботсвану – спустя более века после того, как колонисты-мародеры выкрали его из свежей могилы, забальзамировали и выставили в испанском музее. И то же самое желание мы видим в судебных противостояниях палеонтологов и американских индейцев: что важнее – научная ценность изучения скелета или стремление племени его захоронить? Возможно, самый радикальный пример такого ритуального возвращения имел место несколько лет назад: в 1597 году, вторгшись в Корею, японские захватчики отрезали и забальзамировали носы 20 000 поверженных врагов, а недавно их вернули в Корею в знак примирения.