Ткачев А.,Соколов В.и др.- Свобода любви или идол блуда

Мы не висим в воздухе. Мы твердо стоим на почве, хранящей следы прожитых столетий. Половой вопрос всегда сопровождал масштаб­ные процессы переустройства жизни. Часто было так: «разнуздать, чтобы взнуздать». Снача­ла — теории обобществления женщин и детей, «стакан воды», «Любовь пчел трудовых» (книга товарища Александры Коллонтай). Сначала — ниспровержение буржуазной морали, то есть доведение до логического конца «передовых» идей самой буржуазии. Например, революцион­но мыслящие ученые Советской России пыта­лись экспериментально доказать правоту пред­положения о происхождении человека от обезьяны. Для этого молодые добровольцы обо­их полов спаривались в научных целях с челове­кообразными обезьянами противоположного пола. Запад визжал от восторга! Он всегда вос­торженно визжал, когда мы творили невесть что, и угрюмо замолкал, когда мы приходили в разум и начинали исправляться.

Затем, когда комсомольские упражнения с комсомолками потеряли идейный вид, началось завинчивание гаек, суровый аскетизм и сублима­ция энергии в сторону войны и стройки. В это время сама буржуазия, видя ужасно воплотивши­мися собственные идеи, из чувства самосохране­ния возвращается к классической морали, семье, обузданию похоти. Такова была история первой сексуальной революции в России.

Затем, уже после Великой Отечественной войны, мы делали вид, что у нас другая природа, пытались украсить и очеловечить социализм. А в это время сытый мир по ту сторону преграды, названной Черчиллем «железным занавесом», сходил с ума и томился желанием явно заняться тем, чем уже давно занимался тайно.

В 1953 году в Чикаго в свет выходит первый номер журнала «Плейбой». Это - официальная дата новой волны сексуальной революции. Сна­чала, вроде бы, ничего особенного, ничего раз­вратного. Ну, подумаешь, в середине журнала – вкладыш с фотографией красотки (в первом номере ею была Мэрилин Монро из фотосес­сии 1949 года). Смесь юмора, разговоров о куль­туре; о сексе — только между делом. Серьезные авторы в заглавиях. Набоков тот же, Маркес, Хемингуэй. Но с этих лет в культуре новейшей эпохи уже будет трудно разобраться, где кончи­лась культура и началась порнография, или где порнография не думала заканчиваться, но все это, тем не менее, относится к культуре. «Где за­канчивается Беня Крик, и где начинается по­лиция?» - спрашивали одесситы в рассказах Бабеля. Жанры перетекают друг в друга, оскароносные актеры снимаются в сценах с макси­мальными ограничениями по возрасту, класси­ческие произведения становятся основой для порно-сюжетов. И самым опасным итогом ста­новится неразличимость граней, стирание пе­реходных границ от высокого к запретному и обратно. Это и есть, надо понимать, Вавилон, то есть «смешение», когда критик вынужден сказать (о фильме «Калигула»), что для истории слишком много порнографии, а для порногра­фии слишком много истории.

У греха всегда есть собственная идеология. Она может выстраивать систему оправданий из средств, заимствованных у мифологии, у науки, у чего угодно. Главное, она должна быть, так как без нее грех потеряет притягательную силу, и вместо обманчивой подделки под истину станет просто синонимом проклятия. Этой безыдейно­сти грех себе позволить не может.

Какими средствами до Всемирного потопа среди людей распространялся грех и греховная идеология? Нет сомнений, что до Потопа люди грешили не от случая к случаю. Не по немощи и не от усталости они уступали греху. Они греши­ли сознательно, непрестанно, целенаправленно. Радикальность мер, которые употребил Господь для уничтожения распространившейся грехов­ной заразы, сам Потоп - доказательство необы­чайной масштабности греховного развития в тогдашнем мире. Греховная деятельность была смыслом жизни, подобно тому, как было смыс­лом жизни для недавних богоборцев разрушение храмов и убийство верующих.

Так какими же средствами распространял­ся грех в те далекие годы? Никакими, кроме личного примера и массового беснования, спо­собного втянуть в свои глубины слабого чело­века. Технических средств у греха тогда не было. Правда, добавим то, что жили тогда долго, здо­ровы были неимоверно. Грех еще не успел рас­тлить природу человека, обессилить ее. Кстати, кладбищ не видели. Смерть не уцеломудривала, не приводила души в страх и умиление. Дол­гая жизнь и неимоверное здоровье (вещи столь вожделенные для нынешнего человека) оберну­лись неожиданной бедой — тотальным развра­том и общей гибелью.