Г.Ярцев - Цой жив ещё...

— Такие, — признался Цой, вспомнив Щупу.

Ответ обрадовал собирателя, тот даже заерзал, сидя на бочке.

— Раньше, — с теплом вспоминал Эдя, перебирая листки с дамками на столе, — вроде, собирались так вот и травили у костра анекдоты.

— Чоэта?

— А йух его знает. Так что, продолжим?

— А давай, — Кан поправил свои карты дамок и выложил одну ближе к центру. Эдя накрыл ее своей. — Ты чоэта удумал? У тебя другая была, на пятерочку, — говорил голосом, которым обычно дуракам объясняют очевидное. — Дойки еще как вымя у коров Мяснинска висели. Думал, не замечу? Ну-ка, живо-живо, не гнезди мне тут, старую на место, — потыкал пальцем в стол. — Нечего мне здесь.

Разоблаченный Эдя виновато взмахнул широкими рукавами, пошуршал, и, вынув карту, ту самую, о которой говорил Кан, пристыженно вернул на место.

— То-то же. Ну жулер…

Цой бездумно жевал плитку бутерврота и за хрустом уже не слышал их голосов; сникли в мыслях о черной слизи, подчинившей себе беса. Никогда раньше такого не видел. Гадал, что за зараза такая. Наверняка как-то связана с арахом, не иначе. Прокручивал в голове безумно носившегося беса, вспоминал, как он разрывался криком и, толком не жуя, заглатывал огнедыхов одного за другим. С этими мыслями уставился во мглу. Зима неспешно таяла и где-то там, за туманами, его ждал Обелиск.

Искателя разбудил накатывающий снаружи гогот собирателей. Зима прошла и наступила безоблачная утренняя синева. Цой выбрался за укрепление; глаза щурились от заполонившего обветшалый ангар света, а когда привыкли, позволили разглядеть собирателей, стоявших у ворот. Кан и Эдя, схватившись за животы, осмеивали третьего — вернувшегося Мака, протиснутого в абажур и просившего помочь его снять. Уверял: колпак в тумане незаменим и помогал передвигаться. Собиратели едва не попадали, когда на плечо непризнанного изобретателя спикировала клякса помета — добрый знак, — птицы, а значит деревья неподалеку.

Сдерживая смех, собиратели все-таки высвободили товарища из конструкции и, закинув за спины рюкзаки и тележки, готовились отправиться дальше, к расщелине и той-самой-реке.

Эдя предложил Цою бутерврот в дорогу и, пожелав друг другу исправного компаса, каторжане разделились.

Обелиск высился над бугристым частоколом деревьев, к которым шел искатель. Задумался, как давно не слышал звуков природы, криков птиц. Не сразу разглядел темные пятна на зеленой шкуре Каторги. Достав бинокуляр, увидел пугающую картину: рой птиц с криком взлетевший в небо, черные проплешины на холмах и деревьях, будто какая болезнь заразила.

ГЛАВА 11

Перед глазами расстилались поля высоченного камыша. Излюбленное место камышатников и охотящихся на них орлолисков и иглаптиц. Зоркие глаза крылатых хищников, что высматривали добычу с высоты небес, прекрасно отслеживали перемещение своей добычи по движениям тростника. Цой прорубил проход так, чтобы остаться незамеченным сверху и углубился в гущу непроглядного леса, не узнавая Каторгу, встретившую привычной какофонией: не прекращавшимся перекрикиванием птиц, стрекотом насекомых, шелестом листьев. Доносились и отголоски журчавшего ручейка, пролегавшего где-то неподалеку. Только привычное звучание изменилось: надрывное, опасливое, будто что-то чужое поселилось меж бесчисленной рассады деревьев, пробралось и въелось под зеленое одеяло земли.

Дойдя до первой плеши — выжженной дыры в густой траве, — потыкал в нее прутиком, затем пальцем; оставила лишь черный мазок. Растер и остатки посыпались мелкой крошкой. Запаха никакого, пробовать не решился.

По обе стороны поваленные деревья, раздавившие висевшие на них коконы, а уцелевшие содрогались на земле, насквозь проткнув себя иглами. Места переломов на деревьях изъедены темными пятнами, похожими на ожоги. Заметив в зарослях обглоданные кости, поначалу решил, что коконы постарались, но ошибся; те выплевывали останки бесформенной кучей, а скелет под ногами лежал в невероятно естественной позе. И так все последующие; с каждым новым становилось ясно: виновата слизь, иссушившая беса до смерти. Зараза расползлась по Каторге. Откуда только взялась? Догадывался, но рассудок противился верить.

Получил ответ, взобравшись на дерево: перед глазами предстали пораженные деревья, каждый миллиметр был покрыт отвратительным организмом, превративший их в иссушенные скелеты, и земли, темной рекой тянувшиеся от самого Обелиска. Кое-где на волнистой зеленой поверхности зияли провалы, похожие на черные лужи, которыми сочилась земля близь Черни, а сам Обелиск, который Анна называла кораблем и всадником Смерти, стоял как ни в чем не бывало. Совсем не похожий на корабль и не имевший ничего общего с огромным судном, каким Цой помнил танкер Черни. Каторжане, жившие там, прозвали его Большой ржавой акулой за характерные дыры в носовой части корпуса, сделавшие ее похожей на разинутую пасть, полную огромных резцов. Никто не знал, как корабль забросило так далеко на сушу и развернуло баком к океану, чьи волны бились о гладкие отвесные скалы и берега никому не известного мира. Каторжанам приглянулся бак корабля, особенно парам. Стояли в обнимку, провожая закаты, часами глядя туда, где небо растворялось в водных далях. Ада мечтала там побывать, а он никак не отважился.