Патрик Уайт - Фосс

Поэтому бывший каторжник выжидал. Он то и дело подгонял лошадь, потом медлил и снова ее придерживал. Он знал, что нужно выбрать подходящий момент, и это будет скоро. Рубашка его взмокла от пота и липла к старым ранам и мощным ребрам, он же возвращал на место выбившихся из стада коров и неотрывно следил за едущими рядом немцем и Пэлфрименом. Спины джентльменов впереди отряда оставались блеклыми и невыразительными, в то время как силуэт мучающегося со скотом и со своими мыслями Джадда маячил подобно огромной статуе.

Вскоре они въехали в долину из красного камня и кварца, где среди влажной травы бежала река – довольно мелкая и бурная, зато с живой водой, о которой им приходилось теперь только мечтать. Жара, казалось, усиливала пышность множества великолепных деревьев: иные были покрыты тонкими пушистыми побегами или остроконечными листьями, иные медленно сдавались на волю сочного жасмина, крепко обвивавшего их ветви. Эти смертоносные гирлянды выглядели весьма празднично, мерцая влажными листочками на телах своих хозяев и источая пьянящее благоухание. И еще там были птицы. Их буйство наполняло воздух криками и перьями, пронзительными и хриплыми воплями, вспышками шафрана и взрывами багрянца, хотя в долине водились и более скромные пернатые, которые молча влетали в мысли людей смертельными стрелами.

Около полудня долина заметно сузилась, и тогда каторжник покинул выбившееся из сил стадо и поехал к голове отряда.

– Мистер Фосс, думаю, скоро Рождество. Если не завтра, то послезавтра точно.

Оба стояли и слушали тишину.

Будь Пэлфримену свойственна ирония – непременно дал бы ей волю, а так он просто смотрел на траву и ждал.

– Вы правы, Джадд, – ответил Фосс.

Птицы оглушительно кричали и метались красной стаей.

– Рождество завтра, – уточнил немец. Вокруг отряда пеленой висел влажный, душащий звуки зной. – Мне и в голову не пришло об этом упоминать, особенно при подобных обстоятельствах.

Он безвольно уронил поднятую руку, словно во всем виновато было его собственное тело.

– Впрочем, Джадд, если этот день что-нибудь да значит лично для вас или для любого из присутствующих, то отпраздновать мы должны.

– Я хочу праздновать, сэр! – заявил Джадд.

Прежде он непременно оглянулся бы на Пэлфримена, но теперь не стал. В данный момент этому коренастому мужчине, сидевшему на заляпанной грязью лошади, поддержка вовсе не требовалась.

Тут уже Пэлфримен ощутил необходимость последовать чужому примеру. Он поспешно воскликнул:

– Я тоже хочу отмечать Рождество!

Неудивительно, что в столь светлый праздник добрый христианин был готов примкнуть к бывшему каторжнику, однако Фоссу везде виделись ловушки, и потому он страшился всеобщего единения, особенно если оно распространялось и на него самого.

– Ладно, – кивнул он, облизывая губы и вымученно улыбаясь. – Что предлагаете вы, мистер Джадд?

Немец готов был возненавидеть все, что услышит.

– Предлагаю, сэр, остановиться прямо здесь, – сказал каторжник, всем видом показывая, как ему нравится это тенистое местечко в приятной близости от водоема. – Если согласны, я зарежу барашка, которого съедим завтра. Еще сделаю пудинг или два на скорую руку, как получится. Я не собираюсь указывать, чем кому заниматься в первый день Рождества. Пусть каждый решает за себя… Впрочем, мы могли бы совершить богослужение, – добавил он, поразмыслив.

– Давайте сперва устроим привал, – заметил Фосс, въезжая в тень, швырнул шляпу на землю и следом улегся сам.

Джадд принял командование. Пэлфримен видел, как он доволен. Подзывая своих товарищей, вскидывая толстую волосатую руку, веля им остановить животных и сгрузить поклажу, каторжник преисполнился достоинства. На губах его заиграла надежда, проступавшая вместе с испариной. Мощь невинности безгранична, понял Пэлфримен и возрадовался.

Потом, словно утомившись роскошью зелени в разгар жары, как и поединком душ, коему стал свидетелем, орнитолог присоединился к немцу, сидевшему в тени дерева.

– Разве не великолепно? – спросил Фосс, восхищаясь живописными красными скалами и увитыми зеленью склонами долины.

Пэлфримен согласился.

– Возвышенно и неизменно! – настойчиво продолжал немец. – Вот это я понимаю!

Потому что все это – мое, в силу иллюзий, хотел сказать он, и орнитолог понял. Более того, Пэлфримен наконец научился читать мысли по глазам.

– К чему тащить сюда своего несчастного идола?! При чем здесь Иисус Христос?