Патрик Уайт - Фосс

Вечером, за десертом, они обсуждали полученные новости, и миссис Боннер спросила:

– Можно ли судить по письму мистера Фосса, что он наконец доволен тем, как идут дела?

Миссис Боннер полагала, что люди вечно всем недовольны, разумеется, исключая саму себя.

– Да-а, – протянул ее супруг с таким видом, словно хотел сказать «нет». – Как я понял, ему сильно не по нраву участие Джадда, особенно теперь, когда он встретился с ним лично и не нашел причин для возражений.

– Что за человек этот Джадд? – спросила миссис Боннер.

– Насколько я могу судить со слов Сандерсона, очень спокойный, очень разумный. И храбрый как лев! Джадд наделен исключительным мужеством и физической силой.

– Все ясно: мистер Фосс возражает против льва! – заявила Белла.

Подобные разговоры наскучивали ей довольно быстро, и забавы ради она порой строила из себя глупую маленькую девочку. Вот и сейчас она упоенно лакомилась ранними персиками, позабыв о подобающих леди манерах, и с ее пальцев вовсю капал сок.

– Потому что лев вполне может им закусить! – хихикнула Белла. – Впрочем, я этому льву не завидую – кому нужны сплошные кости да черные волосы!

– Белла! – Ее мать нахмурилась.

Подумать только, уже невеста, а персики есть так и не научилась…

Мистер Боннер подвигал челюстью так, будто во рту у него персиковая косточка.

– Может быть и так, – одобрительно кивнул он, и сам готовый расставить сеть, чтобы помочь этому льву. – А что за впечатление, – продолжил он, – сложилось у вас из Лориного письма?

– Какого такого письма? – не поняли миссис Боннер и Белла.

– Мистер Фосс был настолько любезен, – проговорил коммерсант, – что написал Лоре той же почтой. Разве ты не поделилась новостями, Лора?

Молодая женщина чуть подвинула тарелку с пушистой кожурой персиков, при таком освещении почти кровавой.

– Да, я получила письмо, – ответила она. – Даже скорее краткую записку. Заверения в дружбе и общие любезности, новостей особых там нет. Мне и в голову не пришло делиться с вами подобной безделицей.

Мистеру Боннеру почудились в племяннице признаки необычайного смятения, и он принялся размышлять, не стоит ли причинить ей боль – и ради ее блага, и ради семейного спокойствия. Помимо исправительной функции, домашнее насилие бывает порой легким и приятным видом спорта…

Сразу после этого они отодвинули стулья и вышли из-за стола.

Дни продолжали наливаться той чувственной красотой, которая уже была им присуща. Конечно же, я знала, говорила себе Лора Тревельян, и все же оставалась в замешательстве. Тому весьма способствовали огромные распустившиеся розы, опьянявшие своим ароматом незваного гостя, который осмелится пройти под шпалерами, и слишком спелые, слишком тяжелые плоды, трепещущие посреди узких длинных листьев, падающие на землю. В жесткой, как проволока, траве ноги попирали живую и при этом восхитительно податливую, пахнущую персиками плоть.

Она закрывала глаза и ехала на север с ним рядом между невысокими холмами, то зелеными и мягкими, где по бокам лошадей шуршали тонкие листья молодых злаков, то твердыми и синими, как сапфиры. Двое визионеров двигались вперед, зубы их ослепительно сверкали на солнце, и лица мужчины и женщины, от любви утратившие черты различия, естественно, были повернуты друг к другу, и время от времени они замечали столь неуместно личные образы. То, о чем они говорили, еще не превратилось в речь, еще только витало в воздухе, в шуршании листьев, в жизнерадостных криках птиц. Они ехали, и вся металлическая упряжь сплеталась воедино – к примеру, стремена и мундштуки во рту у лошадей. Кожа также была в их путешествии не менее сильным источником ощущений, и по вечерам голова буквально проваливалась в подушку теплого, мокрого седла. Руки незрячих отполировали луки настолько, что они стали гладкими, как слоновая кость.

Для Лоры Тревельян то было время огромного счастья, пожалуй, единственного за всю жизнь. Разумеется, мир, от которого она скрывалась под опущенными веками, знал множество способов, как ей навредить – стоит только открыть глаза. Но она их не открывала.

Кроме как чтобы написать письмо. Внезапно она поняла, что так и не ответила Фоссу.

Однажды после полудня она села за свой стол. Шторы были задернуты. Даже сюда проникал господствующий аромат сезона – цветущих роз, увядающих роз, с нотками гвоздики. Девушка взялась за перо. Писать оказалось гораздо легче, чем она ожидала, точно к ней пришло виртуозное мастерство. Падали осколки мрамора, и стило высекало в камне слова – глубокие и окончательные.