Михаил Серегин - Танец гюрзы

– Вла... Владимир, – пролепетала Полина. – Но... как же так?

– Я ведь и представился вам как Владимир Сергеевич. Более того, Полунин Владимир Сергеевич – это именно то имя, которое проставил в доверенности на выданный мне автомобиль ваш покойный брат, Полина Валерьевна. Роман Знаменский, которого вы так красиво убили.

Полина растерянно перевела взгляд на Афанасия и услышала:

– Спасибо тебе за высокую честь. Из всех специалистов высокого уровня, из всех мастеров и гроссмейстеров смерти ты выбрала именно меня. И не прогадала. Я в самом деле еще не растерял своей «капелловской» формы. Очень жаль. Лучше бы меня убили тогда, в «Хамелеоне», когда ты послала меня убить своего брата.

Полина отвернулась и медленно выговорила чужим, ломающимся голосом:

– Что вы ввели Кириллову? Он же... он же еще жив. Значит, это не яд?

– Яд, – коротко ответил Свиридов. – Только очень медленного действия. И еще... обычный яд убивает тело человека. А этот... о, этот убивает душу. Убивает волю. Я же сказал вам, древние римляне называли это tabula rasa.

Полина подняла на Владимира скованное завораживающим, безудержным страхом лицо. Такой страх приходит только к тому, кто ждал очень долго этого неповторимого мгновения, когда нельзя двинуть рукой и ногой, а в голове рвется и пульсирует ватная грохочущая пустота.

– «Сердце ангела»? – выдавила она.

– Совершенно верно. И очень приличная доза. Не такая, которую вы так милосердно подмешивали Афанасию три раза в день. Большая. Очень большая. Сомневаюсь, понимает ли нас сейчас Иван Андреевич. Но я не сомневаюсь в одном: в том, что он поймет вас, Полина.

Свиридов, сняв белый халат, швырнул его на кушетку и проговорил:

– Этот человек – чистый лист. Напишите в нем одно слово. Вы ведь так мастерски умеете диктовать людям свою волю. Борис Миронович говорил, что у вас недурные медиумические способности.

И он посмотрел на бледного Шевцова, который стоял, опустив руки и вперив глаза в одну точку, словно желая отрешиться от всего происходящего.

Да, вероятно, так оно и было.

В этот момент заговорил Фокин.

– Зачем все это было нужно, Полина? – проговорил он, и в его голосе уже не было ярости. Просто горькое недоумение и боль. – Я не понимаю... у тебя все было... ну чего тебе не хватало?

Полина вздрогнула и подняла на Фокина глаза, в которых было мало человеческого... в самом деле, завораживающее, притягивающее ведьмовство. Сейчас она походила на замершую змею, на гюрзу, таящую в своем жале смертельный яд.

Глаза, которые могут притянуть и убить.

– В том-то все и дело, что мне хватало... слишком хватало всего этого, – хрипло сказала она. – Тебе не понять. Мне надоело видеть людей, готовых отдать за меня все, – проговорила она срывающимся голосом, – любые деньги, любые жертвы. Но на самом деле... на самом деле я никому не была нужна... с детства. Папа... он всегда занимался своим бизнесом. Роман всегда был чужим и суровым старшим братом. Причем того, что он был братом, я не чувствовала, а вот старший... о, он не уставал напоминать мне, что я младшая в семье и что мое слово ничего не значит.

Она покачала головой и посмотрела сначала на Фокина, а потом на Шевцова.

– У меня были любовники. Не так мало, но и не много. Здесь присутствуют... трое. Что им было нужно от меня? Деньги? Мои секс-услуги? Все, что угодно, но только не я. Поэтому я никого не любила.

Шевцов глухо, мучительно кашлянул, а Полина подошла к Кириллову и, положив тонкую бледную руку на его плечо, продолжала:

– И тогда я полюбила сама. Полюбила не знаю за что. Возможно, что он подлец и использует меня. Я даже не знаю, любил ли он меня... любит ли сейчас. Он почти никогда не говорил мне о нежности и желании служить мне, как царице... как богине, но часто кричал мне в лицо, что ненавидит меня, что устал мучиться со мной и хочет, чтобы я умерла... подохла.

Она закрыла глаза и голосом как будто бы равнодушным и нарочито громким – но слышно было, как в нем лопались нервы и ворочалась боль, – сказала:

– Но при этом он обнимал меня, как не обнимал никто, и говорил снова и снова слова о том, как прекрасна настоящая жизнь, и о том, что бы мы могли достигнуть, если бы перед нами открылись все двери. И этого человека... мой отец хотел убить. Потому что Иван надоел ему. Наверно, он мешал его бизнесу, его наполеоновским планам. Я слышала, как он говорил об этом с Феликсом, моим дядей, и Романом. И я передала все Ивану. Вот и все. Участь их была предрешена...

– Можешь не продолжать, – холодно проговорил Фокин. – Я удачно подвернулся на роль исполнителя, правда? Удачнее не придумаешь?