Ильясов Явдат - ЗАКЛИНАТЕЛЬ ЗМЕЙ

Нет, неправ шейх: никто не забыл в Хорасане Абу-Али ибн Сину. Его никогда не забудут! А султан Махмуд... что ж, о нем говорят, пока свежи еще раны, нанесенные им стране. Раны затянутся, зарастут - имя дикого султана канет в вечность. Придет время - ни один ученик о нем знать не будет. Зря шумел.

Сказал Шариф Муджаллади Гурганский:

Кто помнит теперь сасанидов дела, саманидов дела?

Их славные роды давно уж исчезли, сгорели дотла.

Живут только оды нетленные Рудаки,

И песни Барбада живут,- лишь они велики. Так что, самодовольный, ломясь сквозь толпу, будь все же осторожен: ты можешь толкнуть Авиценну, больно задеть Фердуоси, отдавить стопу Абу-Рейхану Беруни.

- Сын мой, и ты не оставайся здесь. Пропадешь.Ступай в Мавераннахр. Я приготовил письмо Абу-Тахиру Алаку.- Шейх с оглядкой вынул из-за пазухи свиток, быстро сунул его Омару.- Никому из местных не показывай. Абу-Тахир - главный судья Самарканда и мой давний друг. Он тебе поможет. Должен помочь. Береги, дорогой, свою голову. Пусть она не нужна власть имущим. Зато нужна науке. Нужна народу. Нужна грядущему.

И вспомнились тут Омару слова старика-скомороха,- только теперь дошел до него весь их глубокий смысл: "Ради чего человек может покинуть друга? Ради семьи. А семью? Ради селения. А селение? Ради страны. А страну? Ради самого себя". В конечном счете, превыше всего - человек. Нет человека - нет друзей, нет семей, нет селений - и нет страны.

***

И все-таки страшно подумать, что он навсегда оставит свой Нишапур - и умрет на чужбине, как Фараби, ибн Сина, Беруни. Но ведь отнюдь не презрение к родной земле заставило их уехать и умирали они вдали от нее не с проклятиями на устах, а с тоскою в сердцах. Разве от доброй жизни улетают осенью птицы с насиженных мест? Их гонит стужа. Не улетят - вмерзнут в лед и погибнут.

...Странная жизнь началась в медресе! Поскольку оно,- слава аллаху,- избавилось от еретиков, от безбожных естествоиспытателей, богословы могли теперь без помех толковать священное писание. К чему же сводились их жаркие споры?

Огонь горячий. Снег холодный. Вода утоляет жажду. И тому подобное. Хотя, казалось бы, тут и спорить не надо,- каждый ребенок это знает. Но ребенок принимает все как есть, не ссылаясь на коран...

Я знаю этот вид напыщенных ослов:

Пусты, как барабан, а сколько громких слов!

Они - рабы имен. Составь себе лишь имя,

И ползать пред тобой любой из них готов. Кого здесь могут заботить доказательства задач алгебры, альмукабалы? Омару незачем стало жить в Нишапуре. Нечего делать, не с кем говорить. И без того малообщительный, он отвернулся от всех.

Его неудержимо клонило в coн, он молчал, молчал - да и задремал под нудные речи, давно набившие оскомину.

К тому же Омар голодал и мечтал на этих пустых собраниях когда-нибудь съесть целую лепешку и выпить целый кувшин молока,- сам, один, ни с кем не делясь. Целую лепешку! Он обносился, новой одежды не на что купить,- так и сидел в кругу богословов в чуть ли не рваном халате, в драных сандалиях. Не очень-то разговоришься, верно? Сказано: хоть и рот кривой, пусть говорит богач.

Притворяются, что ли, они дураками, чтоб угодить власть имущим, или в самом деле дураки? Так у него на всю жизнь и осталось: он сразу терялся, глупел, мысли разбегались - и Омар смущенно умолкал,когда при нем начинали изрекать с умным видом нечто прописное, само собою понятное. Или, что хуже, утверждать заведомую чепуху.

Поневоле тут скажешь:

Называет рассветом полуночный мрак,-

Притворись дураком и не спорь с дураками:

Каждый, кто не дурак,- вольнодумец и враг.

И вообще он никогда не отличался многословием. Кто пытлив, тот не болтлив. Шейх Назир как-то сказал:

- Я молчалив от природной застенчивости. Ты, наверное, тоже. И молчаливость эту усугубляет у нас обстоятельность: нам не хватает быстроты, остроты и находчивости иных завзятых краснобаев,- прежде чем слово сказать, мы должны его не спеша, основательно обдумать.

- Да, я тугодум,- вздохнул Омар.

- То есть, по своему душевному складу ты писатель, а не вития.

...Упорное молчание Хайяма на сборищах богословов насторожило недоверчивых старцев. И поспешный отъезд шейха Назира оставил тень на его ученике. И к тому же напрасно Омар полагал, что никто не знает, чем занимались, о чем говорили они с наставником. Кто-то когда-то их случайно услышал (или,скорее, подслушал) и теперь счел важнейшим долгом своим донести на него; с переменой состава учителей изменились ученики: одни разбежались, другие, оставшись, воспылали почтением к истинной вере. Им уже не до тайных пирушек.