Майкл Мэнсон - Наложницы Бро Иутина

– Племенной - а их узнают по темному ремню вдоль хребта и большим зубам - стоит не меньше двух сотен золотых.

– Туранских монет? - уточнил Конан. - Золотые иной чеканки весили вдвое-втрое меньше.

– Туранских, каких же еще!

Киммериец исподлобья осмотрел Сибарру Клама. Он был не так пьян и не столь прост, как можно было бы подумать, взглянув на его лицо с варварскими резкими чертами, а мощные плечи и грудь, на которой улеглась бы черная пантера. Варвар, да; разбойник, воин, лихой рубака, но себе на уме. Жизнь приучила его к недоверчивости; и, ожидая от него скорее худшего, чем лучшего, Конан был подозрителен и осторожен. Несмотря на туман опьянения, он сохранил здравый смыл, который сейчас подсказывал, что разговор о наложнице Бро Иутина, хиршского хана, затеян Сибаррой не без умысла. Умысел этот киммериец видел ясно, как свою ладонь: так или, иначе компаньон подбирался к его жеребцу. К серому Змею в белых яблоках!

Однако сказанного слова не поймаешь и не вернешь. С другой стороны, чудо-осел ценой в двести золотых тоже был бы неплохим приобретением; вся доля Конана от налета на замбулийский караван не составляла и четверти этой суммы. Имелось еще и третье соображение, связанное с чаровницей Сиявуш, прекрасной шангаркой. Конан намеревался слегка подразнить ее; он пробыл у Сибарры бел малого месяц и полагал, что за это время юная супруга хана могла бы найти случай, чтоб встретиться наедине. А раз не нашла, значит, не сумела решиться, и надо подтолкнуть ее. Великий Митра! Ревность порою творит чудеса и с мужчинами, и с женщинами!

Прокрутив в голове все эти соображения, он положил руку на свой меч и сказал:

– Принято! Клянусь, что ты получишь Змея, коль наложница Бро, хиршского козла, мне не уступит. Но если я с ней слажу, то выберу лучшего из твоих ослов, с самым широким ремнем вдоль хребта и с самыми здоровенными зубами. И сделаю с ним все, что захочу: продам, сдеру шкуру на барабан или засуну Нергалу в задницу.

– Принято! - подтвердил Сибарра Клам и торжественным жестом коснулся стопки ветхих ослиных кож. - Я тоже клянусь духами предков, что так и будет. Сладишь дело с этой стигийкой или шемиткой - и лучший осел твой! И пусть поразит меня Сет и Митра, все черные и светлые боги, если я отступлю от сказанного!

– Смотри, приятель! - пообещал Конан, оглаживая рукоять меча. - Обманешь - усы под коленями завяжу!

Хан ничего не ответил, лишь сверкнул глазами, то ли насмешкой, то ли с возмущением.

Где-то неподалеку от шатра заржал Змей, и по губам Сибарры скользнула улыбка собственника. Затем он кивнул прекрасной Сиявуш, и та поспешила наполнить опустевшие чаши.

Следующим утром, едва над степью занялась заря, Конан выехал на восток. Там, среди холмов, у самой туранской границы, кочевал старый Бро Иутин с детьми своими, черными хиршами. Земли его и пастбища считались из лучших; трава там была сочнее, у подножий курганов часто попадались ручьи и небольшие озерца, кое-где кустарник годившийся для костров, и повсюду в изобилии паслись дикие козы. Ни один из кочевых кланов не мог отнять эти угодья у хана Бро, так как владел он ими по праву сильного, что в любой момент подтвердили бы пятьсот всадников на вороных конях, с тугими луками и колчанами, полными стрел.

Но Конан подбираясь к землям хиршей, думал не столько об этих воителях и предстоящем деле, сколько о стенах Шадизара и башнях Аренджуна. Уже целую луну он провел в дикой степи, прибившись к людям Сибарры Клама, и начинал тосковать по шуму и блеску больших городов. Он очутился здесь не по своей воле, но, скорее, по необходимости и принуждению. За пару лет, проведенных в заморанских пределах, слава его выросла многократно; не было разбойника, грабителя и вора, который мог бы соперничать с молодым киммерийцем в открытом ли бою, в тайном ли хищении, в налетах на караваны, на дома и усадьбы богатых купцов и знатных нобилей. Числились за Конаном и другие дела, куда опасней грабежа или разбоя: доводилось ему меряться силой с темными магами и могущественными жрецами, способными взглядом обратить человека в прах. Но меч киммерийца был быстрее колдовских взглядов и заклятий так что прахом он не стал к великому сожалению заморанского властелина, пытавшегося навести порядок в своих владениях.

Впрочем, сей владыка делал, что мог, и в последние месяцы, после нескольких дерзких налетов, Конана выслеживали по всей Заморе, от Карпашских гор до границ с Тураном. Поразмыслив, киммериец счел за благо удалиться, по крайней мере, на время, пока не утихнут страсти и ока пыл ищеек, стражей и солдат не подернется пеплом привычной лени. Ему, однако, не хотелось перебираться в Коринфию, Офир или Коф, а потому он решил поискать убежища в тех местах, где люди не подчинялись никому, кроме своих ханов и зову собственной выгоды. Так он и очутился на засушливой равнине к югу от Аренджуна, среди разбойных степных племен и ослиных стад. И то, и другое, и третье ему уже порядком надоело.