Майкл Мэнсон - Наложницы Бро Иутина

Породистые ослы, разводимые номадами, приносили им изрядный доход, однако и простые пастухи, и племенные вожди, называемые на туранский манер ханами, отнюдь не желали довольствоваться мирным скотоводческим промыслом. Ослы, как говорится, ослами, но были же еще и верблюды, шагавшие по пустыне и степи в длинных цепочках караванов из Замбулы в Аренджун, из Акита в Хоршемиш, из Самарры в Шадизар. И, по милости Митры, везли те голенастые горбатые твари великое множество превосходных вещей, при мысли о коих у кочевников вскипала кровь, начинали чесаться ножи и рыдать стрелы в колчанах. Были в верблюжьих тюках ковры и шелк, шерсть и бархат, расписная посуда и кувшины с вином, золотые монеты, драгоценные камни, ароматные благовония, отличное оружие, сладкие финики и сушеные фрукты. И были еще женщины, прекрасные невольницы, коих везли для утехи сильных мира сего. Великий соблазн!

Так что нередко ослиные пастухи забывали на время о своих питомцах и пересаживались на лошадей, дабы взыскать положенную дань с купеческих караванов. Получив свое, они снова возвращались к стадам в родную степь, ибо лишь два занятия были милы их сердцу: грабеж да торговля ослами.

Но Конан, молодой киммериец, скитавшийся по заморанским городам и весям в поисках приключений и добычи, подобной раздвоенностью не страдал. Ослы его не интересовали, разве что ослиные спины, отлично подходившие для тюков с награбленным. Но верблюжьи горбы созданы Митрой с той же целью, и потому Конан не делал различия между верблюдами и ослами. Другое дело, кони; Конь был животным благородным; конь нес всадника в битву и спасал от погони, а значит, являлся не просто четвероногой тварью с копытами и крепкой спиной. Конь был другом, если не всякий конь, так тот, которого Конан украл под Акитом. Серый в белых яблоках Змей был боевым жеребцом лучшей туранской породы, и киммериец холил его и берег пуще глаза своего; случалось, резвые ноги Змея спасали не только глаза, но и голову хозяина.

Однако сейчас, в просторном шелковом шатре Сибарры Клама, хана гизов, Конан чувствовал себя в безопасности. В относительной безопасности, разумеется; Сибарра Клам не принадлежал к числу его задушевных друзей, а являлся скорее временным соратником и компаньоном. Два дня назад они вместе распотрошили караван замбулийских купцов, самонадеянно направлявшихся в Аренджун по землях гизов, и теперь праздновали победу. Добыча, правда, была невелика: сотня кувшинов с хмельным хоарезмским вином да сотня тюков с овечьей шерстью. Шерсть Сибарра собирался сбыть в том же Аренджуне, а вино уничтожить не сходя с места, разумеется, с помощью Конана.

Итак, они сидели на пушистом ковре, перед блюдом с искусно зажаренным диким козленком, ели и пили хмельное из больших чаш, а прислуживала им темноглазая гибкая Сиявуш, юная жена Сибарры Клама. Шатер, под кровом коего пировали компаньоны, служил некогда наместником Акита; ковер соткали в Аграпуре, блюдо белого фарфора, украшенное синими цветами, сделали в далеком Кхитае, серебряные чаши в Шеме, а бархатный халат, парадное облачение Сибарры в Иранистане. Вино, как упоминалось выше, было хоарезмским, а разливавшая его Сиявуш досталась хану гизов в качестве награды, когда он с сотней своих лихих молодцов атаковал и разграбил караван из Шангары. Словом, все в шатре Сибарры Клама было результатом разбоя и грабежа, абсолютно все, если не считать стопки высушенных ослиных шкур, красовавшихся на самом почетном месте. То были останки многих поколений ослов, лучших производителей из бесчисленных стад, гордости и святыни гизов. Считалось, что, милостью Митры, в этих хрупких старых кожах с облезлым волосом пребывают предки Сибарры Клама, не сами предки, разумеется, но их бесплотные души. Совсем неплохое место для них, размышлял Конан, сидевший справа от ослиных шкур; даже уютное, если вспомнить, что все прочие покойники отправляются прямиком к проклятому Нергалу, на Серые Равнины, в мрачное царство владыки мертвых.

Сибарра сделал повелительный знак, и темноглазая Сиявуш склонилась с кувшином над чашей Конана. Стан юной шангарки был тонким и гибким, а груди полными и налитыми; Конан не мог отвести от них жадного взгляда. Сиявуш, будто ненароком, подтолкнула его; бедро женщины на миг прижалось к плечу киммерийца, и он ощутил внезапный всплеск желания. Впрочем, тут не стоило кивать на случай да внезапность, ибо с Сиявуш они перемигивались давно, с первых дней, как Конан обосновался в шатрах гизов. Но чем дальше, тем больше ситуация казалась Конану безвыходной: ему нравилась Сиявуш, а Сибарра, его компаньон, равным образом восхищался серым широкогрудым Змеем. Намеки хана на возможный обмен делались все прозрачнее, но Конан не поддавался. Кто же меняет друга на женщину? Кром! Это было бы в высшей степени неразумно. И если б даже такая сделка состоялась, на чьей спине увез бы он свое приобретение? На ослиной? Ха! Над ним смеялись бы весь Аренджун и половина Шадизара! Лучшая половина, обретавшаяся в воровских кварталах Пустыньки!