Гуревич Яковлевич - Индивид и социум на средневековом Западе

Но было бы поспешным заключать, исходя из изложенного, будто Средние века так и не подошли к понятию личности и что «persona» осталась термином, относящимся исключительно к Богу. Мы увидим далее, что уже в XIII веке произошел переход к иному пониманию личности. Как ни странно, историки, насколько мне известно, упустили из виду это в высшей степени знаменательное явление.

1P.L. Т. 64. Col. 1343. Алан Лилльский (ум. 1202) придерживался другого определения «персоны», опять-таки восходившего к Боэцию: «Etiam apud illos qui tractant comoeclias vel tragoedias persona dicitur histrio qui variis modis personando diversos status hominum repraesentat, et dicitur persona a personando». P. L. T. 210. Col. 899A. – «Авторы комедий и трагедий именуют персоной актера, который на разные голоса изображает людей различных положений; так что слово persona – от personando (звучать, говорить)». См.: Rheinfelder H . Das Wort «Persona». Halle, 1928. S. 19.

2 Thomae Aquin. Summa Theol. I, qu, 29, art. 3.

3Historisches Worterbuch der Philosophie / Hrsg. von J. Rittert und K.Grunder. Bd. 7. Darmstadt, 1989, s. v. Person. S. 276 ff.

4См.: Лосский В.П. Богословское понятие личности // Богословские труды. М., 1970.

5 Николай Кузанский. Сочинения. М., 1988. Т. 2. С. 497; Т. 1. С. 163. 6 P. L. Т. 83. Col. 367-398.

7См.: Adolf H. On Mediaeval Laughter// Speculum, 1947. Vol. XXII. № 2 P. 251.

8См.: Гуревич А.Я. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981. С. 281.

9Die Gesetze der Angelsachsen / Hrsg. von F. Liebermann. Bd. I.Tubingen, 1960. S. 444-453.

10 Ulimann S. Le vocabulaire, moule et norme de la pensee // Problemes de la personne. P. 260-263.

Перед нами прошла серия немногочисленных, к сожалению, опытов образованных людей XII-XIII веков, в которых с большей или меньшей ясностью вырисовывается их самосознание. «Автобиографии» и «исповеди» трудно подвести под какой-либо общий деноминатор, поскольку типическое в этих произведениях всякий раз по-своему неразрывно сочетается с индивидуальным и неповторимым. Доминирующие в средневековой мысли и

словесности формы выражения и топика все же не могут скрыть от взора историка особенности каждой отдельной личности. Но при этом необходимо не забывать, что мы неизменно остаемся в пределах относительно узкого круга, преимущественно, если не исключительно, лиц духовного звания. Litterati образовывали небольшую прослойку в обществе, состоявшем в подавляющем большинстве из illitterati. A потому остается открытым вопрос: в какой мере эти несомненно ценные высказывания ученых людей способны дать нам более общее представление о типе или, лучше сказать, типах личности, какие были возможны в то время.

Рассуждения интеллектуалов Средневековья о «персоне», любопытные сами по себе, едва ли позволяют ухватить средневековую человеческую личность в ее неповторимой исторической самобытности. Для этого, видимо, нужно было бы оставить теологов и философов и спуститься в толщу общества, на тот уровень, где живут не абстракциями, но более конкретными и наглядными образами и повседневными представлениями и интересами. Возможно ли это? В эпоху, когда устное слово преобладало над записанным, когда подавляющее большинство населения оставалось на фольклорной стадии и не имело доступа к книге и грамотности, такой прорыв к мыслям и представлениям рядового верующего, «простеца», кажется делом нелегким. Нелегким, но не невозможным.

Существуют жанры средневековой словесности, вышедшие из-под пера образованных, духовенства и монахов, но адресованные не узкому и замкнутому кругу посвященных в тонкости теологии и схоластики, а всем верующим. Проповеди, исповедальные книги (libri poenitentiales), нравоучительные «примеры» (exempla), «видения» потустороннего мира (visiones), рассказы о чудесах (miracula) и жития святых (vitae), пособия по популярному богословию, благословения и заклятия, применяемые церковью, сочинялись с тем, чтобы воздействовать на сознание паствы. Но именно поэтому между мыслью проповедника, священника и исповедника, с одной стороны, и сознанием прихожан – с другой, устанавливалась «обратная связь»: автор такого рода сочинения не мог не говорить с ними на языке образов и понятий, которые были доступны их разумению, были их языком. Это был вместе с тем и один из языков самого монаха или духовного лица (наряду с языком высокого богословия).

Поэтому, вчитываясь в произведения перечисленных сейчас жанров, мы можем расслышать два голоса: голос «простеца» – необразованного, «фольклорного человека» (illitteratus, idiota), в сознании которого творились и хранились «пред-культурные», необработанные и непроясненные ферменты культуры, с одной