Константин Романенко

Впрочем, Сталин не питал иллюзий в отношения декларируемой «всеобщей преданности»: «Я, – пишет Фейхтвангер, – указываю ему на то, что даже люди, несомненно обладающие вкусом, выставляют его бюсты и портреты – да еще какие! – в места, к которым они не имеют никакого отношения, как, например, на выставке Рембрандта.

Тут он становится серьезен. Он высказывает предположение, что это люди, которые довольно поздно признали существующий режим, и теперь стараются доказать свою преданность с удвоенным усердием. Да, он считает возможным, что действует умысел вредителей, пытающихся таким образом дискредитировать его. «Подхалимствующий дурак, – сердито сказал Сталин, – приносит больше вреда, чем сотня врагов».

Нет, Сталин не прилагал усилий для возвеличивания своей роли и создания культа. Более того, как показала жизнь, организовать действительный, а не показной культ невозможно. Ни последующие попытки Хрущева, ни самолюбование Брежнева не смогли внедрить в сознание народа, кроме законченных приспособленцев, даже элементарного подобия того уважения и авторитета, какими пользовался Сталин.

«К сожалению, – пишет В. Кожинов, – либеральные идеологи чаще всего клеймят любые стремления глубже понять ход истории в сталинские времена... Только немногие умные люди этого круга (либерализм вообще крайне редко сочетается с сильным умом) способны подняться над заведомо примитивными, исходящими из попросту вывернутого наизнанку «сталинизма» представлениями».

Впрочем, понятие «культ личности» полуграмотный и невежественный Хрущев практически украл у самого Сталина. 16 февраля 1938 года в письме в Детиздат ЦК ВЛКСМ И.В. Сталин писал: «Я решительно возражаю против издания «Рассказов о детстве Сталина». Книжка изобилует массой фактических поверхностностей, искажений, преувеличений, незаслуженных восхвалений. Автора ввели в заблуждение охотники до сказок, брехуны (может быть, «добросовестные» брехуны), подхалимы. Жаль автора, но факт остается фактом.

Но и это не главное. Главное состоит в том, что книжка имеет тенденцию вкоренить в сознание советских детей (и людей вообще) культ личности вождей, непогрешимости героев. Это опасно и вредно. Теория «героев» и «толпы» есть не большевистская, а эсеровская теория. Герои делают народ, превращают его из толпы в народ, говорят эсеры. Народ делает героев, отвечают эсерам большевики! Книжка льет воду на мельницу эсеров. Всякая такая книжка... будет вредить нашему общему большевистскому делу. Советую сжечь книжку...» Право, лучше Сталина не скажешь!

Но вернемся в 1934 год. В течение его ведущие члены оппозиции были возвращены в партию, многие были допущены на серьезную работу. Например, Бухарина назначили главным редактором «Известий », второй по значимости газеты после «Правды», и он мог регулярно писать и публиковать свои статьи.

Не был обижен и Каменев. В письме членам Политбюро и А.Я. Вышинскому Бухарин писал, напоминая ситуацию: «Все это относится к тому времени, когда Каменев сидел в «Академии», намечался Горьким в лидеры Союза писателей и когда ЦК ВКП(б) постановил, чтобы мы, академики-коммунисты, проводили его директором Института литературы и искусства Ак. [адемии] наук (на место, кое раньше занимал умерший А.В. Луначарский). Мы должны, значит, были даже агитировать за Каменева среди беспартийных академиков, никто не подозревал, что за гнусная змея вползает туда. И ЦК не знал. Тогда ему доверяли. Статьи его печатались в «Правде ».

Действительно, постановлением Политбюро от 1 сентября 1934 года Каменев был рекомендован в члены президиума и правление Союза советских писателей и был назначен директором Института литературы и искусства.

Можно ли обвинять Сталина в интриганстве? Если вместо политического кнута он предложил своим противникам пряник? Но смысл действий Сталина в другом – он действительно искренне предлагал инакомыслящим примирение; и не его вина, что этот призыв не нашел ответа.

Конечно, грандиозные изменения, происходившие в стране, способствовали росту авторитета Сталина в широких общественных слоях, но это же выводило из себя его противников. Как уже говорилось, тайные встречи в Берлине летом 1931 года троцкистов Смирнова и Пятакова с сыном Троцкого придали новый импульс борьбе оппозиции. Но усиливающийся авторитет Сталина заставил его противников внести коррективы в тайные планы. Заговорщики уже не могли рассчитывать на легальное смещение советского вождя, поэтому в словаре оппозиции уже появилось слово «террор».