Константин Романенко

Комментируя это высказывание, В. Кожинов отмечает: «Известно, что о закономерном приходе Цезаря или Бонапарта писали многие, например В.В. Шульгин и так называемые сменовеховцы, и они «выражали свою готовность присоединиться к этому «цезаризму», усматривая в нем нечто якобы вполне соответствующее русскому духу». Потребность в Цезаре – вожде ощущали и общественные классы. Не случайно, что позже Сталин стал восприниматься как вождь не только советского народа, но и международного пролетариата.

Впрочем, понятие о вождях как единовластных руководителях народов произошло исторически, еще во времена формирования национальных обществ. «Вожди, – пишет Карамзин, – избираемые общею достоверностью, отличные искусством и мужеством, были первыми властителями в отечестве моем. Дела славы требовали благодарности от народа; к тому же, будучи ослеплен счастием героев, он [народ] искал в них разума отменного».

После революции, к 30-м годам, Сталин стал для славянских и других народов Советского Союза тем Рюриком, который принял на себя бремя правления. Одновременно определенная часть советских евреев хотела видеть в нем и своего защитника, как в царе Давиде, уничтожавшем их противников. Потребность в вождях стала общественным проявлением психологического восприятия населением государства республиканской формы правления, исторически сменившего монархию.

Советский народ чтил в Сталине авторитет государственного деятеля. Любовь к нему была естественным проявлением признания его заслуг вождя – личности, не допустившей разрушения государства на стыке смены общественных формаций.

Между тем сам Сталин не поощрял создание культа. Он не только иронически относился к всеобщему поклонению, но и препятствовал ему. Тому, что он критически воспринимал собственное возвеличивание, есть множество свидетельств.

10 апреля 1934 года по его предложению Политбюро вынесло «выговор редакциям «Правды» и «Известий» за то, что без ведома и согласия ЦК и т. Сталина объявили десятилетний юбилей книги т. Сталина «Основы ленинизма» и поставили тем самым ЦК и т. Сталина в неловкое положение».

4 мая того же года Политбюро приняло еще одно решение: «Принять предложение т. Сталина об отмене решения Заккрайкома о постройке в Тифлисе Института Сталина. Реорганизовать строящийся в Тифлисе Институт Сталина в филиал Института Маркса – Энгельса – Ленина».

Его отношение к проявлениям лести и подхалимства отражает и решение Политбюро от 17 декабря 1934 года. Оно констатировало: «Утвердить просьбу т. Сталина о том, чтобы 21 декабря, в день 55-летия его рождения, никаких празднеств или торжеств или выступлений в печати или на собраниях не были допущены».

Нет, Сталин не был подвержен пороку самолюбования. Он не принял на веру и лицемерие подобострастно клявшихся в преданности лидеров оппозиции. Однако он, пожалуй, несколько недооценил опасности «усердия самых льстящих, сладострастно вылизывающих седалищное место главы государства», других окружавших его подхалимов.

«Ужасно льстить ничтожеству, – отмечают А. Колпакиди и Е. Прудникова, – но вдвойне ужаснее – умному человеку, который все понимает и относится к льстящим так, как они того заслуживают». Прогибавшийся при жизни вождя Хрущев, как и некоторые другие «разоблачители», до гробовой доски не мог простить Сталину не самого культа, а понимания собственной подлости и демонстрируемой низости лизоблюдского угодничества.

Однако «развенчание» образа вождя Хрущевым было обусловлено не только его лакейским прошлым и троцкистским мировоззрением. Конечно, оно имело гнойный нарыв ортодоксальности, но основы агрессивной позиции Хрущева определились обстоятельствами, связанными с убийством Сталина, а эта тема не входит в содержание настоящей книги.

Восприятие Сталина как вождя сложилось без его личного навязывающего участия. Он заслужил такое признание своей жизнью и деятельностью. Если отбросить мелочи, то основные «обвинения», предъявленные Сталину ревизионистами-хрущевцами, – это чрезмерная любовь современников и несправедливо вменяемые непосредственно Сталину якобы необоснованные репрессии.

Такие оценки не историчны, не объективны и примитивны по своей сути. Первые критики Сталина – развенчатели культа преклонения – выглядят нелепо: как люди наивные, но неожиданно прозревшие и вдруг разочаровавшиеся. Подобно верующим, усомнившимся в непорочности святого зачатия Девы Марии.