Сергей Заяицкий - Судьбе загадка (сборник)

И, бросив в ночь три громоподобных аккорда, которыми полагал добить робкое баклажанское сердце, кинулся он на террасу.

И что же он увидал? На том стуле, где он только что сидел, теперь сидел худой священник с острым, как бритва, лицом, с большим шрамом над правой бровью и жидкой мефистофельской бородкой.

Атрибуты священства – соломенный полуцилиндр и длинная палка – лежали на столе. Священник говорил, а три женщины внимательно его слушали.

– Стёпа, познакомьтесь, это отец Владимир,-, сказала Вера,- вы только послушайте, что он рассказывает.

Священник встал и низко, но с достоинством поклонился, протягивая руку. Потом сел и продолжал прерванный рассказ:

Тогда все…

Простите, отец Владимир,- перебила Вера,- Степе будет интересно услыхать сначала… Не правда ли, Стёпа, да и мы выслушаем с удовольствием второй раз.

Стёпа молча и робко кивнул головой.

Дело в том, что завёлся тут у нас обновленческий епископ, некий Павсихий,- быстро и с украинским акцентом заговорил священник,- человек беспринципный и пронырливый. У него и брат коммунист, и в Москве связи. И он пожелал отслужить в прошлое воскресенье литургию в Щевельщине… у нас тут монастырь такой – Щевельщинский… Женский монастырь. Монахини встретили его с большим неудовольствием, но игуменья по слабости литургию ему служить разрешила, а сама, отговорившись болезнью, в храм не пошла. Однако щевельщинский благочинный, человек старый, прямой – спину не гнёт ни перед кем – служить с ним не стал и храм покинул демонстративным образом. И весь народ тогда вышел за ним и все монахини, и Павсихий служил в пустом храме, а когда вышел из храма, то многие женщины принялись кидать в него молодой картошкой и даже сшибли с него клобук.

Вера радостно сверкала глазами, Пелагея Ивановна улыбалась довольно, Екатерина Сергеевна умилённо захватила губою губу – и все молчали. А в саду все совершалось и совершалось таинство ночи

Ну, Пелагея Ивановна, пойдём домой,- сказал священник.- Завтра большой храм.

Владыко у вас служить будет?

А як же. Дал своё согласие по примеру прошлых лет. Моё почтенье.

Степан Андреевич простился, но поцеловать руку Пелагее Ивановне не решился. Вообще он чувствовал себя так, словно учинил некое безобразие, о котором все по вежливости умалчивают.

Вера пошла проводить до ворот, а Екатерина Сергеевна сказала тихо:

Отец Владимир хоть и молодой человек, а не уступит иному старому: он после двенадцати евангелий до самой светлой заутрени ничего не вкушает… Постом Великим на него смотреть страшно… Говорят, на страстной седмице вериги носит…

Она смяла фокстротный рисунок и принялась им стирать со стола крошки.

Степан Андреевич машинально полез в карман за папиросами, но, нащупав чулки, отдёрнул руку. Тут он вспомнил:

Что же хлопец-то мне папиросы не принёс? – сказал он.

Какой хлопец?

Тут я дал одному мальчишке на дворе… который абрикосы собирал.

Екатерина Сергеевна молитвенно сложила руки.

Да ведь это ж сам Ромашко Дьячко,- воскликнула она,- ну, я же тебя предупреждала… Украл он. Украл твой полтинник.

Что такое? – спросила Вера, поднимаясь на террасу.

Вообрази, Стёпа дал полтинник Ромашке Дьячко.

– Я послал его за папиросами.

– Ну, что же, Стёпа, одним полтинником будет

у вас меньше.

Нет, Стёпа, ты не беспокойся. Я это завтра же выясню…

Да я не беспокоюсь; я думаю, что он ещё принесёт папиросы…

Он?

Вера тихо рассмеялась.

Ваша доверчивость, Стёпа, достойна похвалы а полтинника вы все-таки не увидите.

Ну, как-нибудь обойдусь.

Вы, мама, должно быть, не предупредили Степу?

Предупредила, Верочка, предупредила.

Я спать пойду,- сказал Степан Андреевич, ибо надо было как-нибудь кончить беседу.- Покойной ночи.

Покойной ночи… Не плачьте о полтиннике, а в другой раз будьте осторожнее… и ещё Марье не верьте… Марье у нас только мама верит.

Верочка! И не грех тебе? Ну, когда же я Марье верю?

Неподвижен был сад, весь серебряный, с черными тенями, а луна, яркая, как солнце, разогнала на самый край неба бледные звезды и, казалось, обижена была, что ей предпочитают полтинник.

Степан Андреевич после фокстрота испытывал жуть, знакомую музыканту, который соврал в самом важном месте на многолюдном концерте, или писателю, который в уже напечатанной книге обнаружил непоправимую нелепицу: герой, все время называвшийся жгучим брюнетом, под конец дарит возлюбленной свой золотистый локон. И ведь бывают, и ведь бывают такие случаи.