Гийом Мюссо - Бумажная девушка

Затем Мило принялся наводить подобие порядка в гостиной, подбирая самый объемный мусор, упаковки и пустые бутылки.

– Почему ты это хранишь? – с упреком спросил он, указывая на цифровую рамку с диорамой фотографий Авроры.

– Потому что я У СЕБЯ ДОМА, а У СЕБЯ ДОМА я не обязан перед тобой отчитываться.

– Возможно, но эта женщина разбила тебя на тысячу кусков. Ты не считаешь, что пора спустить ее с пьедестала?

– Послушай, Мило, тебе Аврора никогда не нравилась…

– Это правда, она мне совершенно не нравится. И, скажу откровенно, я всегда знал, что в конце концов она тебя бросит.

– Ах вот как? Могу я узнать, почему?

Слова, которые он долго хранил в сердце, со злобой вырвались из его рта:

– Потому что Аврора не такая, как мы! Потому что она родилась с серебряной ложкой во рту. Потому что для нее жизнь всегда была игрой, тогда как для нас она всегда была боем…

– Если бы все было так просто… Ты ее не знаешь!

– Прекрати ей поклоняться! Посмотри, что она с тобой сделала!

– Разумеется, с тобой такого произойти не могло! Если не считать твоих девиц, в твоей жизни никогда не было любви!

Помимо нашего желания мы заговорили громче, и теперь каждая реплика звучала как оплеуха.

– Но то, что ты испытываешь, не имеет ничего общего с любовью! – вышел из себя Мило. – Это другое: конденсат страдания и разрушительной страсти.

– Я хотя бы рискую. Тогда как ты…

– Это я-то не рискую? Я прыгнул с парашютом с Эмпайр-стейт-билдинг. Это видео разошлось по интернету…

– И что это тебе принесло кроме большого штрафа?

Как будто не услышав меня, Мило перечислил:

– Съехал на лыжах с Белой горы в Перу, спустился на параплане с Эвереста… Я вхожу в число тех немногих людей в мире, кто поднялся на гору Чогори…

– Если речь идет об игре в камикадзе, то да, в этом ты мастер. Но я-то говорю о риске любить – этот точно тебе не по зубам. Ты никогда не отваживался даже с…

– ПРЕКРАТИ! – рявкнул он и схватил меня за ворот футболки, чтобы помешать закончить фразу.

Мило замер в этой позе на несколько секунд, сжав кулаки и злобно глядя на меня, пока он не осознал ситуацию: друг пришел мне помочь, но был всего в двух шагах от того, чтобы врезать мне кулаком по физиономии…

– Прости, – сказал он, разжимая пальцы.

Я пожал плечами и вышел на просторную террасу, выходившую на океан. В доме, скрытом от посторонних взглядов, был прямой выход на пляж. Туда вела принадлежащая только мне лестница, на ступенях которой стояли терракотовые кашпо с умирающими растениями. Уже несколько месяцев у меня не было сил их поливать.

Я взял старые очки от солнца «Рейбан Вайфарер», забытые на столе из яванского тика, чтобы защитить глаза от слепящего сияния, и рухнул в качалку.

Мило зарулил в кухню и присоединился ко мне с двумя чашками кофе, протянул мне одну.

– Ладно, довольно этого ребячества. Давай поговорим серьезно, – предложил он, присаживаясь на стол.

Устремив взгляд на волны, я не оказывал никакого сопротивления. В это мгновение мне хотелось только одного: чтобы Мило побыстрее рассказал мне то, ради чего он пришел, и отвалил, чтобы я мог пойти выблевать мою тоску в раковину, а потом снова проглотить пригоршню пилюль, которые унесут меня далеко от реальности.

– Сколько мы с тобой знакомы, Том? Двадцать пять лет?

– Около того, – сказал я, делая глоток кофе.

– Еще когда мы были подростками, ты всегда был голосом разума, – начал Мило. – Ты не дал мне наделать немало глупостей. Без тебя я бы уже давно сидел в тюрьме, а может быть, уже умер. Без тебя Кароль никогда бы не стала полицейским. Без тебя я не смог бы купить дом для моей матери. Короче, я знаю, что всем обязан тебе.

Смущенный, я отмахнулся от его аргументов:

– Если ты пришел для того, чтобы нести весь этот вздор…

– Это не вздор! Мы сумели устоять, Том: перед наркотиками, перед насилием банд; смогли перемолоть испорченное детство…

На этот раз аргумент попал в цель, и я вздрогнул. Несмотря на успех и подъем по социальной лестнице, во мне все еще жил пятнадцатилетний подросток, который так и не уехал из квартала Макартур-парк, с его наркодилерами и лестничными клетками, полными криков. А еще там всюду был страх.

Я повернул голову и посмотрел на океан. Прозрачная вода сверкала тысячей оттенков от бирюзового до ультрамаринового. Лишь несколько волн, гармоничных и регулярных, волновали Тихий океан. Его спокойствие резко контрастировало с нашей полной перипетий юностью.