Ирэне Као - За всю любовь

– Да. Надеюсь, что он не мучился, – Линда зажмуривается и трясет головой, чтобы прогнать неприятную мысль.

– В этом я уверен, Линда, можешь не беспокоиться, – уверяет ее Фаусто. – Когда он закрыл глаза, и я, к счастью, уже был там, лицо его было спокойным, и я даже заметил на его губах улыбку. Как это похоже на Джорджо, – произносит он с грустью. – Таким он остался в моей памяти. И, несмотря на боль, поверь мне, это приятное воспоминание.

Фаусто глубоко вздыхает и, чтобы прогнать слезы, снова ищет тему для разговора. Для него очень тяжела потеря Джорджо, но нужно жить дальше и быть сильным – хотя бы перед его племянницей.

– О, Линда, если бы эта мастерская могла говорить! – В его голове проносятся образы. – Все, что он создавал, было… невероятным! Я никогда не видел изделий, подобных тем, что делал он.

– Да, он был лучшим. Ему нет равных – во всяком случае, в округе. – Видно, что Линда на самом деле думает так. Из всех мастеров, которых она знала, никто не обладал таким талантом и фантазией, как Джорджо. И главное – ни у кого нет такого внимания к деталям. Она унаследовала от дяди его талант, но никогда не думала, что может поставить себя на одну ступень со своим учителем.

– Твой дядя был уникальным человеком, и не только в своем ремесле: это отражалось во всем, к чему он прикасался, во всем, что он делал.

Кажется, что Фаусто читает ее мысли.

– Он так многому меня научил. А главное, быть свободным.

– Да, так и есть: он всю жизнь отстаивал свою свободу, – произносит Линда.

Слово «свобода» она слышала от дяди чаще всего. Чувство свободы было одним из главных его ценностей, которое он передал ей. В искусстве и в жизни. Свобода оставаться собой. В радости и горести.

– Мне нужно еще кое-что тебе сказать. Это очень важно.

Фаусто встает и идет на кухню. Лицо у него очень серьезное.

– Что? – Линда взволнована.

Спустя мгновение Фаусто возвращается с листком бумаги, сложенным пополам.

– Твой дядя решил передать тебе свою мастерскую.

– Мне? – Линда изумленно смотрит на него.

– Именно, – отвечает Фаусто. – Он решил это в больнице, еще когда с ним случился первый сердечный приступ. Сказал, что хочет записать свою последнюю волю, и я исполнил его желание. «Фаусто я завещаю дом, Линде – мастерскую», – написал он, затем подписал бумагу и попросил передать ее нотариусу. Он ничего тебе не говорил, думал, пусть это будет сюрприз. К тому же, мне кажется, он не хотел оказывать на тебя влияние.

– У меня нет слов, – потрясенно произносит Линда.

Вот уж такого подарка она никак не ожидала.

– Ты должна гордиться, милая. Эта мастерская была самым ценным, что у него было, – продолжает Фаусто. – Считай это своего рода стимулом. Джорджо всегда говорил, что у тебя есть талант, настоящий талант, просто тебе не хватает смелости признаться в этом самой себе. Ведь талант – это всегда ответственность. А тебе, наверное, не хотелось себя обременять условностями. Но своим наследством он как бы говорит тебе: «Теперь твой черед продолжать дело, только ты можешь и умеешь это делать! Я в тебя верю!»

Фаусто поднимает глаза.

– Он никогда не хотел давить на тебя, но теперь, оттуда, он дает тебе совет.

Линда вспоминает моменты, когда дядя Джорджо с невероятным терпением учил ее премудростям своего ремесла, мельчайшим деталям и движениям, в результате которых идея превращается в конкретный результат. Но она никогда не думала сделать это своей работой. Может быть, потому что в глубине души всегда жило божественное благоговение перед тем, что он делал, и она не смела даже помыслить о том, чтобы поставить себя с ним рядом.

Линда встает и решительно идет в лабораторию.

– Я на минутку, – говорит она.

– Иди, иди, конечно, – по ее взгляду Фаусто понимает, что сейчас она хочет остаться наедине со своими мыслями. – А я пока налью по бокальчику белого.

Линда открывает дверь и входит в мастерскую. В комнате ощущается присутствие дяди, кажется, что-то живое есть в этих старинных стенах. Он здесь, рядом с ней. Вот все его рабочие инструменты. Красный карандаш, которым он отмечал линию отреза. Линда помнит, что дядя постоянно закладывал его за ухо, но иногда забывал, что он там, и искал его по всей комнате. Частенько, когда он приглашал ее на обед, карандаш падал в тарелку: в детстве она над этим так хохотала.

Линда видит дядины очки, несколько эскизов, выполненных от руки, соломенную шляпу, рабочий комбинезон, висящий на настенном крючке. Каждый предмет здесь говорит о нем, каждый уголок этой комнаты о чем-то шепчет. Линде кажется, что она нарушает его уединенность, будто без разрешения смотрит фильм о жизни Джорджо Оттавиани.