Марианна Гончарова - Аргидава

Когда ей исполнилось шестнадцать, Тиша не приехал. Обещал. Но не приехал. Родители скрыли от нее в день ее рождения, что Тиша скоропостижно умер. Не хотели огорчать. Но Машка и так была мрачная, недовольная, ворчала, что Тиша забыл, что он ее бросил, чувствовала себя несчастной, потому что собиралась торжественно объявить ему, своему любимому другу, что выбрала, куда будет поступать, где и чему учиться. Была уверена, что Тиша обрадуется. А он даже не позвонил. И, болтаясь без дела по дому, она не выдержала и позвонила ему сама. Придумала даже что-то вроде:

– А ну поздравляй меня! Ты что, забыл?

Машка и ее родители, Леночка и Олежик, поехали прощаться с другом через два дня… Машка ему сказала, как и собиралась. Она сказала, осторожно трогая неподвижное его плечо:

– Тиша, я иду в археологию. Ты не против?

Мне, признаться, она тяжело давалась – эта книга. Несколько раз я вскакивала из-за стола, сама на себя орала, злилась, бросала работу и уходила навсегда. В соседнюю комнату или на кухню. Господи, как много я ела от этих всех неприятностей! Я же постоянно что-то жевала. Дважды удаляла файл, убивала пошагово «Сохранить?». «Нет!» – вколачивала я курсор в варианты ответа, файл переходил в корзину, я мстительно выбирала опцию «очистить корзину». Вставала, отряхивала руки, делала семье официальное заявление: «Убила Аргидаву» – и опять решительно перлась к холодильнику. Но рукопись все равно откуда-то выплывала, и мой хитрый ноутбук, теплый и живой, приветливо информировал: «Последний файл, который вы открывали, – “Аргидава”. Открыть?»

Я мрачно сопела и малодушно отвечала: «Не знаю…»

А ноутбук настойчивей: «Открыть? Да? Нет? Чего молчим?»

«Ну открывай. Че!» – мрачно отвечала я.

До сих пор я не понимаю, как ему, моему компьютеру, удается сообразить и понять, что нужно удалять навсегда, а что сохранить и опять подсунуть в нужный момент. Вот бы мужчины, думаю я, были такими же внимательными и сообразительными, как мой компьютер…

Мне очень тяжело давалась эта книга. Я так давно и так сильно хотела об этом написать, что, когда садилась работать, пальцы не успевали за мыслью. Но одновременно меня начинало лихорадить, колотить, тошнить, болели глаза и голова, завершалось все слезами, ссорами со всеми, кто подвернется под руку.

Я много ездила, искала, сидела в нетопленых архивах картинных галерей, соборов, закрытых для посетителей хранилищ библиотек, где стоял такой безысходный застоявшийся запах книжной пыли, что долгое время у меня лились слезы, не отпускал сухой кашель и мучил аллергический насморк.

– Потому что ты странная. Так они сказали. Ты странная. Это не я говорю, Машка. Это они так говорят. Ну ты сама посуди. Вот помнишь тот случай, когда мы играли в пекаря? А ты вдруг замерла, уставилась куда-то вдаль и молчишь. И не видишь никого и ничего. Они говорят, что из-за тебя наша команда всегда проигрывает. Потому что ты задумываешься. И застываешь невпопад. И еще Вовця сказал, что страшно смотреть в твои глаза. Вот почему тебя не взяли. А нас с Раюней взяли. Нет, я-то привыкла. Я знаю, что ты задумываешься, как в игре, «Замри-отомри», что ты в это время придумываешь что-то. Или видишь кого-то.

А вот они – нет.

А как все начиналось!

Большой двухэтажный австрийский дом. Несколько дружных семей жили там, в этом доме, крепком, добротном, умном доме: теплом зимой, прохладном летом. Строили его грамотные австрийские мастера. На века. К слову, когда через много лет на этом удобном месте, в центре города, решили построить какое-то присутственное здание для чиновников всех мастей и величия, дом не захотел умирать. Его пытались разбирать с помощью отбойных молотков – он стоял. Приехал кран, и дом принялись бить специальной гигантской железной грушей. Он все равно упирался и продолжал стоять. Строители разобрали крышу. Начался ливень. А дом упрямо и ответственно не пропустил вовнутрь ни капли. Как будто решил держаться до последнего, поскольку изначально не планировал сдаваться и умирать ни с того ни с сего. И тогда его взорвали. На его месте построили четырехэтажное здание из белого кирпича. В нем холодно зимой, душно летом. К тому же во время землетрясения здание дало длинную трещину и осело. В каждом кабинете тесно сидят чиновники и чиновницы. Без конца пьют гадкий растворимый кофе, курят, сплетничают, ругаются с надоедливыми посетителями – словом, делают вид, что работают. Ну и государство делает вид, что платит им зарплату.