Наталья Громова: Ключ. Последняя Москва

Вскоре я подружилась с каждой из своих недобрых насмешниц и стала заходить к ним домой. Это так и называлось – «заходить». Я шла в седьмой, девятый или десятый подъезд, доезжала на лифте до двери и нажимала, поднявшись на цыпочки, кнопку звонка. Там обычно было написано: «Таким-то – 2 раза, таким-то – 3 раза» и т. д. Ошибаться было нельзя. Звоночки были короткие и пронзительные. Из-за двери слышалось:

– Скобеевы, к вам пришли.

Или:

– Чеботаревы, открывайте!

В доме было двенадцать подъездов, и в каждом пахло по-особому. Конечно, больше всего я любила запах своего, первого подъезда. И главное, я его не боялась. Других я стала побаиваться после одной неприятной истории. Я пришла в седьмой подъезд к одной девочке, с которой мы гуляли во дворе. Жила она на седьмом этаже. Внизу, ожидая лифт, стоял какой-то мужчина в длинном кожаном пальто с острым узким лицом. Он мне сразу же не понравился. В голове всплыли слова: «Никогда не садись в лифт с незнакомыми мужчинами!» На вопрос «почему?» всегда следовала какая-то странная неопределенность. Именно потому, что ответ был невнятен и размыт, любой мужчина в лифте казался скрытым разбойником.

Я нерешительно постояла рядом с дяденькой и, громко дыша, закованная толстой черной шубой, отправилась пешком на седьмой этаж. Дяденька что-то крикнул мне вслед, но я ничего не поняла. Пока я шла, я слышала, как хлопнула внизу дверца лифта, увидела, как он едет мимо этажей, и вдруг кабина остановилась прямо над этажом, который я проходила по лестнице. Сверху свесилась острая голова, и я услышала вкрадчивый голос, а может, это мне и показалось от страха. Хотя слова были именно такие:

– Девочка, ну иди же, иди сюда.

Что произошло дальше, я помню с трудом. Могу только сказать, что буквально слетела кубарем с лестницы. Выскочив на улицу, я стрелой пронеслась по двору и влетела на свой этаж.

Может быть, этот дядька просто решил подшутить над испуганной девочкой, но, так или иначе, в седьмой подъезд я не заходила почти год.

Подружившись с Чижиковой, я буквально сразу же попала в ее причудливый мир. Главным в нем было жесткое деление людей на детей и взрослых. Взрослые считались существами с другой планеты, абсолютно не способными понять детей и их проблемы. Поэтому самым важным было постоянно обводить взрослых вокруг пальца – чтобы не мешались и вообще знали свое место. В большей степени это почему-то касалось бабушек, а особенно бабушки нашей подруги Иры, которая как раз и жила в злополучном седьмом подъезде. Ирина бабушка в Гражданскую войну была героической медсестрой, о чем говорили дипломы и награды, густо развешанные по стенам. Так получилось, что бабушка растила Иру одна.

Именно перед ней Аня любила разыгрывать свой главный спектакль, суть которого была в том, чтобы показать, что мы девочки-отличницы, любим свою пионерскую организацию и обожаем делать уроки. Чижикова исполняла весь номер на одном дыхании. Мне приходилось ей подыгрывать, но при этом мне было жалко бабушку, восторженно слушающую истории про наши «пионерские подвиги». Наверное, неловкость все-таки отражалась на моем лице, и вскоре Чижикова прекратила свои представления.

Когда наступала теплая весна, я возвращалась на свой балкон. Я качалась под звездами и всё думала про того летчика, который улетает по утрам из маленького домика под портиком с колоннами. Я думала, что он испытывает такое же радостное чувство, как и я. Мы с Чижиковой никогда не говорили о летчике. Я чувствовала, что, если я скажу хоть слово, что-то нарушится между нами и в этом мире.

У нас сложилось такое правило: когда я уходила из дома, я вывешивала на балконе свое ярко-красное пальто. Чижикова из окна кухни видела его. Это был один из тайных знаков, которыми мы обменивались.

Я жила своей жизнью, привыкнув к тому, что надо как можно реже выходить на кухню, что едим с родителями и младшим братом теперь только в комнате, а когда звонит телефон, надо бежать со всех ног в коридор, чтобы успеть первыми взять трубку.

Однажды в воскресное утро, где-то в шесть часов утра, мы всей семьей проснулись от странного звона и грохота; мне показалось, что у нас за дверями индейцы бьют в там-тамы. Я выскочила из постели и кинулась к дверям.

– Не выходи! – закричала мама, словно мы действительно перенеслись в африканские джунгли, и нам грозила страшная опасность. Дело в том, что отец уехал в командировку, и мама всерьез боялась за нас с младшим братом. Мне было интересно, что на этот раз придумала Валентина Ивановна – режиссер нашего домашнего театра. Еще недавно – в мирные времена – было заметно, как она тоскует на пенсии и не всегда знает, чем себя занять. Теперь, когда я сталкивалась с ней у ванны, я видела, как бодро блестят ее глаза, какая радостная улыбка играет на ее лице.

Читать дальше