Поршман удовлетворённо откинулся на стуле.
– Вань, станцуем?
– Ажно, взопрел! Ф-ф-ф-ф, – обратил Иван свой светлый взор к потолку, ладонями размазывая слёзы на мокром круглом лице.
– Шинелку-то скидавай! Щас я тебя фрейлиной разодену – лебедя будешь представлять, – не унимался Поршман, – Вань, всё скидавай!
– Батюшки… Хто ето? В углу стоить, зубьми лязгаеть? – встрепенулся Иван.
– Штаны, штаны сымай!
– В углу! Хто ето? Сам без порток, рожа красная… Зубьями скрыпить! – уточнил Иван, указывая пальцем в сторону стенного зеркала в углу зала.
– Вань, патефон это… Щас музыку заведём! – попытался утихомирить Ивана Поршман, поднимаясь со стула.
– От, глазьями лупает, чёрт…
В следующее мгновение матрос Поршман взвился над Иваном, как коршун; и служивые мигом сплелись в единый живой клубок!
– А-а-а!
– Ваня!
– Не за-ма-а-а-ай! А-а-а! Отын-ди!
– Ваня… Ваня, не бось!
– Подсуропь! А-а-а! Подсур-ропь, говор-рю!
– Ва-ню-ша, не фор-ды-бачь!
– От-тынди, аспид-д! А-а-а… Да, п-подсур-ропь же-ж, м-мать т-твою… А-а-а!
– Ва-ню-шеч-ка!
– Не замай! А-а-а…
– Пирожок ты мой сла-день-кий…
– Ой! Нут-тря трещ-щать! От-тлип-пни, с-свол-лочь… В-в-а-а-а-а-а-а!
– Ват-ру-шеч-ка-а-а-а…
– В-а-а-а! Аспид! Я ж тока – махорочки одолжить… В-в-а-а-а-а-а-а!
Поршман соскочил с Ивана и в сладком бессилии повалился навзничь на кушетку, – Уф-ф-ф-ф! Ванюша, не горюй: табачок с меня… «Иру» курить будешь!
– Ва-а-а-а-а-а! – совсем сокрушённо по-бабьи заголосил стоящий на четвереньках посреди зала Иван.
– Вань, ты на флот не серчай, – умиротворённо проворковал Поршман, – моряки – народ душевный! У меня, после перепихляндии, на главном месте – поэзия… Вот, Вань, послухай!
Твоя гроза меня у-м-чала
И опр-рокинула меня.
И надо мною тихо встала
Синь умир-рающего дня.
Я на земле грозою смятый
И опр-рокинутый лежу.
И слышу дальние раскаты,
И вижу р-радуги межу.
Взойду по ней, по семицветной
И незапятнанной стезе —
С улыбкой тихой и приветной
Смотреть в глаза твоей манде…
Вань, правда, красиво? – с восторженной улыбкой обратился матрос Поршман к своему новому сухопутному другу.
Иван сидел на полу, изумлённо обводя взглядом стены и потолок…
– Ой, хто ето? Гля-гля: в воздусях воспаряеть, – ткнул Иван во что-то пальцем у себя под самым носом, – Ой, товариш-ши, чудо-то како! Ой… Ноженьки от землицы отрываются…
Иван испугался и резко вскочил; и его – со спущенными по самые обмотки штанами – круто повело в сторону. Пытаясь удержаться, Иван схватился за дверцу шкафа; дверца открылась, балетные пачки вывалились на пол… Иван с удивлением уставился на странные воздушные одеяния, развешанные в раскрытом шкафу.
За спиной Ивана возник Поршман. Он протянув руку, взял одно из платьев Кшесинской и с размаху надел его прямо на Ивана. Иван с трудом успел освободить себе руки.
С потолка грянуло адажио из «Лебединого озера» Петра Ильича Чайковского. Поршман, приосанившись, тут же повёл мужскую партию, Иван (а что делать? ) – женскую…Со спущенными штанами и на пуантах армейских ботинок с обмотками, между прочим…
Танцевали сперва в комнатах, затем незаметно переместились на лестницы дворца Кшесинской. Выглянули и на «ленинский балкончик», с которого Поршман, сильно раскрутившись, вдруг швырнул Ивана вон…
И Иван, вращаясь в виртуозном фуэте, полетел на фоне звездного неба, мимо шпиля Адмиралтейства – за пределы Петрограда…
Медный Всадник рукой приветливо помахал ему вслед.
Конь под Медным Всадником рвется ввысь, сучит и перебирает передними копытами, напряженно приседает, пытаясь оторвать задние ноги от каменного подножия. Змей под его копытами, шипя и извиваясь, тоже рвется на волю… Ночная чухонская земля начинает проплывать у Ивана далеко под ногами.
Леса, луга, ручьи, реки, болота, валуны, скалы… Ровная гладь озера, освещенная полной луной.
Глава седьмая. ПЕРВЫЙ СОН ИВАНА
Неожиданно налетел вихрь… Небо резко потемнело. В беспроглядном мраке вьется снежная метель. Тревожная музыка звучит в ушах у Ивана…
Сквозь снежные вихри становится различим ночной хвойный лес, покрытые снегом валуны и скалы, гладь закованной в лед реки. По равнине едет кибитка, запряжённая тройкой лошадей. Лошади стали. Извозчик привстаёт на облучке, пытается сквозь вьюгу разглядеть силуэт, неясно различимый в поле.
Полузасыпанное снегом, распростертое на сугробе тело в тулупе и лаптях… Рука, торчащая из сугроба, крепко сжимает початый штоф…
Читать дальше