Борис Берлин - Вначале было слово

У нее была такая тонкая шея…

Тридцать шестая – последняя…

…– Ну, как тебе?

Она сидит, уставившись в монитор невидящим взглядом и молчит.

– Что, неужели все так плохо? Ну?

– Да нет… Нет, не плохо… Наоборот – хорошо, даже слишком хорошо… – она поворачивается и обнимает меня за шею.

– Знаешь, ты – гений…

– Ну, ты скажешь…

– А я говорю – гений… Когда я читаю твои рассказы… понимаешь, все остальное – просто исчезает… Я существую только в них. Я просто выпадаю из реальной жизни в эти минуты, понимаешь? Я там – внутри… Я… Это жутко… Я вдруг почувствовала твои пальцы, как они смыкаются на моей шее. И сразу – нечем дышать…

Она рвет ворот блузки, нервно смеется. В лице – ни кровинки. Она – моя. Все-таки – моя. Вся.

И эта тонкая шея…

– Алло! Саша? Привет, это я… Нет, все в порядке. То есть – не совсем. То есть – совсем не в порядке. Но это неважно. Слушай, я звоню… Я не приду завтра… Не могу. Не могу – и все… Нет, нет… Не уговаривай меня, я не могу, я – боюсь… Не знаю когда, не знаю. Может – вообще… Это очень опасно, очень. Ты просто не представляешь… И ужасно глупо… Я больше не могу говорить… Прости, прости… Все, Саша, все – пойми. Нет, нет, больше не звони… Не звони больше. Не звони никогда…

Она кладет трубку и прижимается лбом к покрытому инеем стеклу…

…Я – улыбаюсь. Я умею сочинять истории. Я – умею… Хотя, они никогда не сбываются, но тем лучше, разве – нет?

– Скажи, а сколько у тебя было женщин?

– Ты – моя женщина. Единственная. Навсегда – до самой смерти.

До самой смерти…

До самой смерти…

– Я ужасно хочу с тобой проснуться…

– Ну, что же, это замечательное желание. Я бы и сам…

– Да нет, я не шучу, вовсе – не шучу.

– Да? Ну и как ты себе это представляешь?

…– Осень. Самое-самое начало. Домик в лесу. По утрам уже холодно и туман. Кусты черники у самого крыльца. Паутина на ветках. Под крыльцом живет барсук…

Воздух… он кажется хрустальным. Чуть двинулся и картинка – рассыпалась…

В спальне просторно и прохладно – широкая кровать и сбоку большое-большое зеркало в старинной раме.

В нем – едва наступившее утро.

Я открываю глаза, а на подушке, совсем близко – твое лицо.

Так я это вижу…

– Хм… Красиво. А, скажи, ты принесла то, что я просил?

– А?… Ах, да, конечно же, миленький мой, я же все записала в прошлый раз. Смена белья, клюква с сахаром, чай, как ты любишь, зеленый, крупный, с листьями…

– Спасибо, все правильно. В тумбочку засунь поглубже, ладно? A-то Тома, не дай бог, увидит – расспросы начнутся…

– … Ну вот, все сделала, не увидит она ничего. Ты сам-то расскажи – как ты тут? Что доктора говорят?

– Да все нормально. Ну, в смысле, как должно быть. Ничего такого… Слушай, ты это… Ты иди уже, а? У нас обход вот-вот начнется, а профессор очень не любит, когда в палатах посторонние.

– Так я же только пришла. Я ведь даже и не потрогала тебя совсем, не поцеловала даже…

– Вот и хорошо и правильно. Мне лечащий врач так и сказал – не перевозбуждаться пока.

– Ну, прости меня, ладно? Я… понимаешь… я просто скучаю по тебе очень…

– Да я понимаю, понимаю, что я не человек что ли? Ты знаешь, ты в следующий раз пасту принеси зубную, ладно? Я то ли свою куда-то задевал, то ли – украли… И что-нибудь почитать, а то тоска здесь смертная. Ну, там, детективчик какой-нибудь, боевичок… Ты же ведь, кроме своей Франсуазы Саган и слышать ни о ком не хочешь…

– Все принесу, все сделаю, не беспокойся… Милый мой, красивый мой…

– Ну, ладно, ладно. Тогда – до понедельника, да? И лучше, если утром, как сегодня. Отпросись там на работе, что ли. Ну иди, иди…

Тоненькая блондинка с грустными глазами, молодая, гораздо моложе того, к кому пришла, наклоняется и быстро целует его в щеку. Поцелуй быстрый – почти мельком, но такой нежный и трогательный, что у меня даже дух захватывает. Она уходит, и стук ее каблучков еще долго доносится до нас из коридора.

– Жена? – спрашиваю я и поднимаю вверх большой палец. – Симпатичная, красивая даже. А ты с ней строго, вольностей особых не допускаешь. С женами, с ними так и надо – чтобы любили крепче…

Он хмурит брови и смотрит на меня. Густые, черные с проседью волосы – перец с солью, глубоко посаженные тревожные глаза и марлевая повязка на всю грудь – операция на открытом сердце. Старая жизнь кончилась, новая – еще не началась…

– Что? А, нет, не жена… – вздыхает. – Светлана это, любовница…