Александр Филиппов - Избранный

– Так, говорю ж, на митинге был. Промёрз там, как собака. Ну, и думаю: выпью – что б не простыть! – обратился за помощью к медицинским аргументам Корнев.

– А на митинг тебя с чего занесло?

– Шеф послал. От нашей профсоюзной организации. Выступить поручил. Тут меня политолог этот… Минусов, заприметил. Очень ему моя речь с трибуны понравилась.

– Ну да, после бутылки-то коньяка ты, небось, соловьём разливался! – отходя от обиды, предположила жена.

– Да нет, я ж сперва выступил, а выпили мы потом! – оправдывался, пытаясь подцепить котлету на вилку, Корнев.

– Какой из тебя депутат, – Ольга пренебрежительно глянула на его неловкие с похмелья руки. – Там, небось, постоянные банкеты, торжественные ужины. А ты напьёшься вдрызг, и всё твоё депутатство на этом кончится!

– Обижаешь, мать… м-м… вкуснотища! – справился наконец с котлетой Корнев. – Да и не пьяница я вовсе. У меня от переутомления руки дрожат. Ты, как врач, должна понимать!

– И налить тебе рюмку для восстановления здоровья! – подхватила жена, и тут же отрезала: – Не дождёшься! Собирайся, пойдёшь с Иришкой гулять. А я без вас уборку затею. Окна заклею к зиме – ударят морозы с ветрами, мы тут, на девятом этаже, от холода околеем.

Корнев с радостью провёл бы весь выходной на диване, бездумно уставясь в телевизор и перескакивая с помощью пульта дистанционного управления с канала на канал, но сразу же согласился и, окончив поздний завтрак, отправился с дочерью на прогулку в ближайший скверик.

Погода была мерзопакостная. От низких, багрово-чёрных, напоминающих обширный кровоподтёк, небес, тянулась, липла к земле туманная, густо, до першения в горле перемешанная с выхлопными газами, хмарь. Потемневшие от сырости, изломанные, засохшие ещё с лета от автомобильного чада деревца сквера, потеряв последние листья, стыли в мёртвой недвижимости под холодным ветром, и надо было обладать поистине ангельским восприятием жизни пятилетнего ребёнка, чтобы скакать счастливо на одной ножке, и сыпать, сыпать вопросами.

– Пап, а пап! А если собрать листья с земли и опять на ветки повесить, они оживут? А что в небе останется, когда вся вода из туч вытечет? Спорим, ты на одной ножке вон до той скамейки не допрыгаешь, а я – запросто!

У Корнева болела голова, его мутило слегка, но он, подогнув левую ногу, добросовестно прыгал на правой – раз, другой, третий, а потом виновато вставал на обе ноги, отдыхая.

– Нет, так нельзя! Ты жульничаешь! – смеялась звонко Иришка, и прощала великодушно: – Это потому, что ты старый и большой. И прыгаешь как медведь – топ! топ! А я маленькая, лёгкая, как кузнечик. Смотри! Скок, скок!

Она порхала по пустынной аллее вдоль окостеневших кустов, а Корнев смотрел ей вслед и думал, что он, пожалуй, со многим опоздал в этой жизни. Например, поздно женился, обзавёлся ребёнком. Всё некогда дураку было. Вначале учился истово – а как же иначе, ведь профессия врача – святая, и он зубрил почти наизусть содержание огромных и неподъёмных, как фибровые чемоданы, фолиантов. Однако просто знать в медицине – мало, надо ещё многое уметь, и он сутками пропадал в провонявшей формалином анатомичке, пока не научился владеть скальпелем виртуозно, словно д’Артаньян шпагой. Он спасал больных, рискуя порой своей репутацией, брался оперировать в случаях, когда более опытные и именитые коллеги отказывались, опасаясь неприятностей вследствие летального схода, и стал-таки, чудом не угодив под следствие и статью, высококлассным хирургом.

Он женился в тридцать четыре года, на такой же упёртой, озабоченной прежде всего благополучием чужих ей людей, докторше, Ольге. Ей тоже было почти тридцать, так что Иришка оказалась у них поздним, первым и, судя по всему, последним ребёнком.

– Прямо как в сказке, – горьковато шутила порой Ольга. – Жили-были старик со старухой. И была у них единственная дочка, Ирочка…

Жили они действительно скромно, тихо, если не считать редких алкогольных эксцессов Корнева, перебивались от зарплаты до зарплаты, пополняя скудный семейный бюджет подношениями благодарных пациентов – плиткой шоколада, коробкой конфет, баночкой кофе…

На первых порах такие подачки смущали их, потом, с годами, стали привычными, воспринимались как некая доплата бартером, за профессионализм, тем более что врачами они действительно были хорошими.

И всё-таки, несмотря на ровное и благополучное, в общем-то, по большому счёту, бытие, многое в устоявшейся жизни не устраивало Корнева. Отсюда и выпивки, которые случались всё чаще и без особого повода, как, например, вчерашняя. А как, объясните пожалуйста, можно ещё существовать в этом мире, где никто, кроме самых родных и близких людей, не любит и не ценит тебя, и где ты, как врач, обязан оказывать помощь всем, а тебе, в свою очередь, никто не обязан ничем, и где вместо благодарности за спасение жизни, спасителя хватают и трясут за грудки? В мире, в котором, отстояв ночь в операционной, вернув с того света какого-нибудь бедолагу, ты получаешь за это плату меньшую, чем сантехник, починивший старенький унитаз, а вне больницы постоянно рискуешь нарваться на хамство в ответ на пустяковую просьбу, которая не требует затрат и тысячной доли энергии, потраченной тобой на то, чтобы спаси одного из представителей их, обывателей, стаи…