Александр Филиппов: Искатель, 2014 № 12

Клифт бежал по гулкому, заполненному народом залу ожидания Казанского вокзала, перепрыгивая через чемоданы и сумки, увертываясь ловко от дребезжащих тележек с багажом, успевая следить краем глаза за тем, чтобы носильщики — верные помощники ментов — не подставили ему предательскую подножку.

В тюрьму ему никак нельзя. Только вчера откинулся от хозяина, можно сказать, не нагулялся еще на воле — и вдруг такой, как у малолетки, ремесло щипача осваивающего, облом.

Влип, как фрайер! Ну кто, скажите пожалуйста, из нормальных москвичей и приезжих в столицу носит сейчас набитые деньгами бумажники в задних карманах брюк? Нет нынче таких лохов, не осталось в природе, в принципе. А ему, карманнику с четвертьвековым трудовым стажем, вдруг такой и попался.

Стоит эдакий респектабельный мужчина в белой рубашке, чуть за тридцать в хвосте очереди к железнодорожной кассе и беззаботно, коротая время, сложенную вчетверо газетку почитывает. А из заднего кармана его серых, тщательно отглаженных брюк такой лопатник торчит! Тисненой кожи, пухлый, как сдобный пирожок свежей выпечки, набитый, надо полагать, аккуратно сложенными в пачечки по отделениям купюрами разных достоинств. И не исключено, что благородно-зелеными баксами или разноцветными евриками…

Клифт аж едва не загулил, словно увидевший долгожданную маму младенец, еще чуть-чуть, и пузыри слюней от вожделения пускать бы начал. Расскажи пацанам — помрут со смеху от такой дешевой подставы! А у него от жадности рамсы попутались. И то! Москва — город богатый. Может, они здесь, в Москве, совсем зажрались, в потном кулачке каждую сотенную, как в провинции, не сжимают, для них деньги — тьфу, и даже такой вот бумажник можно вполне без присмотра оставить. А он, Клифт, совсем по нулям. Только что из зоны. Понятно, кенты на воле встретили как полагается, подогрели, на хату определили. Но любой долг платежом красен. А в воровском мире — тем более. А то попадешь в непонятные! И кончишь жизнь в петушатнике…

Он, Клифт, жулик авторитетный. Хоть и не в законе, но живет по понятиям и в воровском мире человек известный. Ему впадло нахлебником у кого бы то ни-было состоять. Тем более что руки-то вот они. Золотые, прямо скажем, ручки, даже в годы отсидок четками тренированные.

Спецы из чужих карманов денежки тырить — они тоже по мастям, как игральные карты, подразделяются. Есть ширмачи, которые через руку, в чужом кармане или сумочке шарящую, плащ или курточку перекидывают и тем от посторонних глаз прикрываются. Есть трясуны — те одним точным, неощутимым почти для владельца ударом, бумажник из любого, даже самого укромного кармана выбить могут. Писари режут сумочки или одежду бритвой или монеткой заточенной. Рыболовы — крючками вытягивают. Хирурги — пинцетами. Щипачи чаще группами работают. Один отвлекает жертву, другой карманы чистит. Есть еще колесники — в общественном транспорте трудятся, и, соответственно, магазинщики, рыночники. В метро народ кроты шерстят. Дубилы — черти полуопущенные, на жратве специализируются. Стащат батон хлеба из авоськи, палку колбасы или банку консервов — тем и счастливы. Самые козырные из карманников — марвихеры, которые только солидными клиентами с толстыми бумажниками интересуются. И хотя Клифт владел виртуозно всеми способами краж, к марвихерам себя относил. Вор-одиночка. Пальчики — как у музыканта, причем слепого. Чуткие. Не только выпуклые буквы Брайля могут легко различить, но и бумажник сквозь толстое шерстяное пальто или кожу дамской сумочки нащупать. А дальше — дело техники, десятилетиями отточенной. Никаких бритв, пинцетов — с ними спалишься, потом не открестишься. Только пальцы — юркие, как рыбки в воде, нежные, как у любовницы. Чик — пуговичку легким касанием расстегнули, вжик — замочек-молнию. И — нырк в щелочку, в нутро теплое, цап-царап бумажничек, кошелечек — и как не бывало его. Высший шик — еще и пуговку, замочек-молнию опять застегнуть. Чтоб не сразу хватились. На все про все секунда уходит. Быстро, точно, красиво…