Валентина Юрченко - Здравствуй, мама! Я – волк

– Девушка, время пить херши, – Эдик открыл правую дверцу автомобиля.

Эд никогда не дарил мне подарков или цветов, мы не ходили в театры, на концерты, в кино, не сидели по ресторанам, Эд запрещал звонить на мобильный. Он заезжал ко мне на работу в удобный для него вечер и вез к себе, в двухкомнатную квартиру на «Пражской». Он не доверял даже приготовление ужина: включал видео и шел в кухню. У него был хороший вкус, хорошая библиотека и хорошая коллекция психологических фильмов. Я не знала, чем он занимается, и каждый раз боялась об этом спросить.

В нашу вторую встречу Эдик принес из рабочего кабинета – соседней комнаты – гитару. Пел блатные, пел хорошо.

– Редко играю, так – для тебя, – он поставил гитару и улыбнулся: впервые.

А еще через час спросил:

– Пойдешь за меня замуж?

– Ты даешь! Ты же видишь меня второй раз в жизни.

– Ну и что. Я все о тебе знаю. Значит, нет?

Я рассмеялась.

– А чего ты хочешь? Ребенка? Карьеры? Денег? – Эд мыслил глобальными категориями. – Знаешь, чем отличается умный человек от глупого? Только глупый выбирает, умный берет от жизни все.

Как-то утром к Эду пришел друг, и они, уединившись на кухне, о чем-то горячо спорили. Я плохо понимала причину размолвки: Эд открыл в ванной кран – шум воды перебивал голоса. Поняла только, что проблема была в паспортной фотографии – зависимый от социума, как никто другой, Эдик умудрялся соприкасаться с ним лишь тогда, когда в чем-то остро нуждался.

Однажды он позвонил ночью:

– Мне плохо.

Спросонья меня радовало лишь то, что звонок не поднял с постели хозяйку.

– Мне плохо, ты можешь приехать сейчас? – внятно повторил Эд.

Я вышла из подъезда минут через пять.

Около часа ночи Эдик встретил меня у своего дома в деловом и, как всегда, черном костюме. Видно было, что спать он еще не ложился.

– Садись в машину, через пару минут едем, – Эд не позволил мне говорить. Спросить: «Ты издеваешься? Что случилось?» и «Куда едем?» мне удалось только после того, как мы покинули пределы Москвы.

– Едем мы в Питер. Ничего не случилось. А, собственно, с чего ты взяла, что я издеваюсь? По-моему, я не похож на шута.

– Нет, но ты звонишь ночью, говоришь, что…

Эд резко остановил машину. Позвоночник уперся в изгиб сиденья. Даже при включенной печке тянуло холодом. Особенно стало неприятно, когда я поставила босую ногу на резиновый коврик.

Эдик не церемонился: я почувствовала резкое, глубокое и болезненное вторжение. Будто впервые: осознаешь, что происходит, и терпишь. Как мученица. Взять на себя грех – это из христианства: оправдывается страданиями за опороченных. К тому же, в глуши, в темноте, на окраине города была очевидна бессмысленность противодействия. Задевало другое: в тот момент мне пришло на ум, что я заслуживаю подобного обращения.

Эдик смотрел в глаза:

– Так пойдешь за меня замуж?

– Нет, – я сказала со злом, освобождаясь от его рук.

– Третий раз попросишь об этом сама, – Эдик рванул сцепление. Меня поразило, что его костюм нисколько не пострадал от нахлынувшей страсти.

Проехали мы не более километра.

– Я же сказала, останови.

Эд глянул вправо: хотел убедиться, что я не собираюсь глупить. Я и не собиралась. Мое тело, упругое и возбужденное, теперь само предлагало себя.

Эд исполнил просьбу со снисхождением.

– Ты пилигрим, – вряд ли я поняла, что он говорит правду.

Эдик всегда умело, словно специально, акцентировал внимание на моих слабостях. Но чем чаще он это делал, тем безнадежнее я привязывалась к нему.

Потом мы долго ехали молча. Будто в пустоте или пустыне. Я смотрела на звезды и представляла, как ищу новую работу после скандального увольнения.

Мы добрались быстро – еще было закрыто метро.

– Видишь вокзал? Поднимайся в зал ожидания, купи кофе, я скоро буду.

Я послушно открыла дверцу машины – лицо обжег колкий ветер. С трудом передвигаясь по льду, я побрела к зданию. Весь город походил на огромный каток – улицы, тротуары, дорожки лишь местами были прикрыты снегом, выпавшим ночью.

«А если Эд не вернется?» – эта мысль покинула меня только тогда, когда у лестницы на второй этаж я наткнулась на двух бомжих. Широко разбросав ноги, они полулежали, облокотившись о первую ступеньку: одна всласть отхаркивалась, затягиваясь вонючим дымом, другая ждала курева. Обе пренебрежительно смерили меня взглядом, просчитывая, стоит ли пропускать. Немыслимый город – даже бомжи в нем живут по своим законам: не опасаются нарядов милиции, не довольствуются пивными бутылками, кичатся язвами и не стесняются вшей. Они подходят к буфетчице, и та продает им водку или протягивает дольку лимона из недопитого чая. Новый пассажир вызывает у них интерес секунд на двадцать, потому что в их глазах – это мы чужаки – уличные.