Константин Кропоткин - Узлы и нити

За нее, кстати, никто никогда не дрался. Да, и сама она училась днем, вечером ходила в кино и на танцы, а ночью спала. Не была она такой, как соседка ее по общежитию, которая, из деревни вырвавшись, сорвалась, меняла парней, как трусы, а однажды, тайком от всех, выбралась из своей комнаты на свидание по водосточной трубе.

Не из таких была девушка-слива.

Она была девушкой не столько серьезной – был и у нее, громкий, стремящийся к металлу, смех – она была, скорей, деловой девушкой, быстрой, живой, производящей впечатление уверенной ясности, что делало близко посаженные синие глаза ее очень уместными на длинноватом этом лице.

Она не вышла замуж, она, скорей, завела себе мужа. Он был чуть младше ее, он должен был стать моряком, дело свое любил, у него была борода уже тогда, густая, светлая и, в сущности, он был похож на викинга – а может, и был потомком мореходов, которые где только не наоставляли свое семя. Он был не вял, не бесхребетен, но в делах женитьбы не очень тороплив.

Она взяла его в мужья, о чем он вряд ли жалел когда-нибудь.

Из моряка не вышло моряка. Очень скоро остановилось в их городе морское время – и промысел зачах, и гавани затихли, и замерли верфи, как остолбенев. Сходив в море раза два-три, он сошел на берег без выходного пособия, как и товарищи его. Разбрелись кто куда, а ему помогли уроки отца, такого же на вид скандинава. Еще в детстве, с отцом вместе он ремонтировал старые стулья, приделывал старые их части так, чтобы не скрипели они, не проседали, не рушились. Отлученный от большой воды, викинг стал реставрировать антикварную мебель.

Занятие было непростое, к тому же требующее не только умений, но и места – где прикажете лить политуру на старый шкаф? Но заводы умирали, как и флотилии – в одном из цехов он устроил собственное крошечное производство, обходясь всегда своими силами. Он никому больше не доверял, полагаться старался на себя одного и, не только реставрируя мебель, но и прикупая, привозя, перепродавая особо ценные ее экземпляры, стал зарабатывать какие-то деньги.

Стали появляться дети.

Поначалу подотстав от сестры, первая из двойняшек играла затем со второй, как в пинг-понг, рожая с нею наперегонки. И у той, и у другой получилось их четверо. Только у женщины-сливы были три девочки и один мальчик, – круглотой, белотой, прищуренными глазами похожие на родову отца, а вторая, женщина-вишня (ах, вишня уже, нет, не вишенка), родила трех парней, сплошь длинных, нескладных чуть, как и отец их, а последней была у нее девочка, маленькая, нервная умница.

Проблемные дети были у обеих.

Старший ребенок у вишни плохо учился в школе. Он прогуливал, стал курить траву, однажды попался, просидев ночь в обезьяннике. Не знала она, что делать, а он, неловкий все более, все закручивал жизнь свою в штопор – делал глупости одну за другой, был из школы отчислен, пошел в училище, где тоже недоучился, шлялся по барам, спьяну скандалил, был бит, а однажды обворован. Отец не понимал его и не хотел понимать. С возрастом уж не поджарый, а тощий, он мог быть не жёсток даже, а жесток, как бы добры, как бы тревожны ни казались его все более бледнеющие глаза. Ему нужны были умные дети, такие, как он, умный.

Из троих сыновей, двух младших он примечал. Насмотревшись на старшего брата, тупого лузера, мальчики умели шалить, но учились хорошо. Позднее оба они пошли во врачи, пока старший – лузер-неудачник – катился все ниже.

У сливы-двойняшки, была по сравнению с сестрой, не боль, а так – болюшка. Мать ее, наверное, больше беспокоилась, отчего девочка, третья из дочерей в семье скандинава, квелая, тихая, в старших классах утыкала себя железяками, – шариками, колечками в носу, в ушах, да еще на одной из бровей; зачем она выкрасила волосы свои в черно-синий цвет, почему стала сутулиться и разговаривать басом.

Наглядевшись на своем веку на всякое, умея видеть там, где другие только пялятся, старуха подозревала дурное, но, вроде бы, зря. Во всяком случае, женщина-слива, уверяла, что это у дочки временно, что такой переходный период. Через год-другой черная краска у девочки сошла на нет, иголку во впадинке ноздри заменила бусинка. Улыбаться не научилась, но такого прогресса и не ждал никто. Отец ее, викинг, тоже ведь неулыбчив.

Но тяжело было женщине-сливе, что уж.

Начав почасовиком, она долго была на замене: вела какие-то необязательные курсы для малышей и родителей, ставку в школе выбила себе не сразу – она не умела ладить с коллегами, была слишком напориста, чересчур много настаивала на своем, чем раздражала местные авторитеты, особенно тех, кто особенно глуп, а их хватало.