Татьяна Брехова - В тени прохладных тисов

Чтобы описать такое состояние, не нужны прилагательные. Вещи лучше всего говорят о любви.

На литературном сайте «Решетория» выиграла конкурс «Что в имени тебе моем?». В номинации «Проза» победил мой автофельетончик. Среди поэтов первой признана Сюмере – девушка-фиалка, написавшая «Лампочку». Ее настоящая фамилия – Ротко. Маргарита Ротко. Какая она все-таки яркая, талантливая и самобытная! Быть с ней на одной строке – не слишком ли?.. Впрочем, что тут радоваться? У меня и соперников-то достойных не было… Проза на «Решетории» очень слаба.

Прочитала сейчас в предисловии к «Тропику рака», что Генри Миллер в этом романе – не тот Генри Миллер, который написал книгу. А в «Благостном распятии»? Иногда я представляю разговор с Миллером. Что я спрошу у него?

– А Мона? Она была?

Миллер, уже стареющий, очкастый – мелкие круглые диоптрии горят на свету и скрадывают зрачки маленьких умных глазок – мотает головой. Губы его, яркие и влажные, плотно сжаты. Но щеки уже смеются. Миллер сжимает рот, чтобы не прыснуть.

– Да ну!.. Вы шутите? Нет, нет… – Я не верю.

Он явно доволен. И смотрит на меня искоса, в дужку очков, мягко, как на человека, которого хорошо знает. Он, автор «Биг Сура», давно перезнакомился с нами, своими дотошными читателями, и вопрос о Моне слышит не впервой. И потому молчит. Он все сказал.

А я не жду объяснений. Я понимаю.

На самом деле, Мона была в жизни Миллера. Она и вправду достала денег на поездку в Европу. Но, вопреки ее уверениям в «Нексусе», не поехала вместе с Генри. Мона взяла деньги у Папочки и отправила мужа во Францию. Сама же осталась в Америке и, как пишет Миллер в «Тропике рака», болела и голодала там. И все время обещала приехать. Что было дальше с Моной, я не знаю. В «Черной весне» ее имя ни разу не упоминается. А «Тропик Козерога» еще не читала.

Миллер поражает легкостью повествования. Он не строит сюжет, он знает, что роман, будучи отражением жизни, должен показать и самое главное – что в судьбе человека не так много захватывающих дух поворотов. Жизнь – не вираж, не серпантин с отвесным склоном. В ней все неспешно. Судьба человека, его предназначение на земле очерчивается так же медленно, словно вся она – пазлы, собрав которые, увидишь ровную небесную лазурь с немногими белыми облачками или заплатами тучек, идущими из-за горизонта. И только внизу, далеко, далеко, близко к земле – можно различить склон горы с маленькой едва движущейся точкой. Эта точка и есть человек. И лишь опытный глаз художника, знающего все полутона одного не самого яркого цвета, может увидеть перемены и повороты, очередной виток однообразно ведущего вверх серпантина. И только он, автор, может позволить себе наводить диоптрии и разглядывать в деталях эту точечку, имя которой придумал сам. Наблюдение со стороны, а иногда и как будто изнутри ситуации или души человека, – и есть повествование в романах Миллера.

После общения на литературных порталах, после многочисленных чтений работ других литераторов и после, в общем-то, равнодушного принятия моих новелл – за немногим исключением, есть искренние отзывы заинтересовавшихся, в основном, немолодых людей, – я никак не могу разобраться кое в чем. Как и о чем нужно писать?! И стоит ли вообще это делать?

Сетевая литература в целом скучна. Читаю авторов и чувствую пустоту. Почему, когда беру в руки письма Пушкина или роман Набокова, мысли одна за другой скачут между авторских строк и мешают сосредоточиться – так скачут, что бросаешь книгу и бежишь к ноутбуку?

Сетевая литература, наоборот, высасывает последнюю энергию, она провоцирует апатию и раздражение, становишься равнодушным к слову, к труду, к себе. Такое ощущение, что открывать нечего и сказать нового тоже никогда не сможешь. Да и что такого сказать? Этим же вопросом задавался и Миллер. Он ответ нашел. В «Нексусе» пишет, что закончив роман для Папочки, понял, что не хочет писать о вымышленных людях, что его собственная жизнь и есть основной круг его литературных интересов. Его «Я» и стало главным литературным героем. То же с Буковски, отчасти с Довлатовым.

Я заметила, что все с большим удовольствием сажусь за эти записки. Мне нравится, как постепенно вырисовывается моя физиономия. Я не ставила перед собой цель раскрыться со всеми душевными трясками – не хочу перелистывать их потом, когда стану счастливее и спокойнее – мне лишь иногда тяжело бывает удерживать внутри себя сомнения по поводу моих творческих поисков и вообще путей, которых не ведаю. И дневник, видимо, помогает вовремя отрефлексироваться (как сказал бы Чарльз Буковски, «проблеваться»), раскидать по полкам кое-какие идеи и – все. Чего еще надо?